Путями Великого Россиянина

Маклай, как я уже говорил, вырос на интеллектуально-нравственном гумусе Руси и, сознавал он то или нет, но его человеческая природа противилась тому, что было ей не свойственно. Внутренне я убеждён, что Габриэль Моно, записывая разговор Маклая с Анри Пуанкаре, не придал значения очень существенной части их беседы. Маклай наверняка высказал Пуанкаре свои взгляды на интуицию и логику, иначе с чего бы вдруг такой серьёзный учёный, как Анри Пуанкаре, никогда прежде не касавшийся темы логизма, через два месяца после своей встречи с Миклухо-Маклаем выступил в Сорбонне с неожиданной для всех лекцией, в которой впервые начал громить логизм и, понимая, насколько его критика звучит крамольно, сравнил её с борьбой Геракла против лорнейской гидры! Затем опубликовал на эту тему целую серию статей, и в конце концов казавшийся несокрушимым логизм всё-таки разрушил, завершив свою борьбу, как обычно, вроде бы примирительно, но при этом не сдав занятой позиции ни на йоту: «Логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Обе они неизбежны. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие изобретательства». Иными словами, Пуанкаре, хотя и выразился деликатно, но интуицию всё же поставил на место творца.

Почему этого не сделал Маклай? По двум причинам. Во-первых, с этим убеждением он, можно сказать, родился, а доказательства необходимы тому, кто в чём-то не уверен. Во-вторых, он плотью и духом был россиянином, а в разрушении логизма Россия не нуждалась; она, как и сам Маклай, всегда отдавала логике лишь должное. Это Западная Европа, принявшая логизм как высшую ипостась в науке, вознамерилась снова повторять опыты своих алхимиков, почитавших эксперимент всему началом и концом. Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. В Западной Европе для её монастырей науки тогда писал уставы француз Анри Пуанкаре, и было бы неразумным, если бы за эту работу взялся россиянин Миклухо-Маклай.

А теперь вернёмся к печати великого киевского князя Светослава и мысленно будем сравнивать систему познаний восемнадцатилетнего Маклая, когда он впервые задумался над принципом относительности Галилея, ему, если вспомните о родстве троянцев и пеласгов днепровских, не чуждым, и восемнадцатилетнего же Светослава, когда он сделал рисунки для отливщиков своей печати. Но сначала задержимся немного на ещё одном отрывке из поэмы Сла- вомысла, пожалуй, по своему содержанию центральном. Продолжается монолог Светослава, обращенный к матери – великой княгине Ольге:

– Рим не пред воинской силой пал, как финикийцев Карфаген, а братством во Христе,

Чем искусившись, гордый римлянин не смертника, а душу, ему принадлежавшую, повесил на кресте

И, пыл неукротимый духа усмиря,перед распятием души своей кротко на колени стал,

В помрачении сознанья отринув пращуров завет: неримлянин у римлян лишь в гостях –

Гостя обогрей и накорми, разделив с ним кров и пищу, но не права на землю и гражданина честь.

Я римлян чту, они родня нам, Энея помнят, как и мы,

Нелепый вымысел о нём отверг Вергилий,рассудком здравым эллинов миф измерив.

Троянцев тоже не виню. Сварожия гармонию познавшие, они из пепла Трои Рим возградили

И землю у этрусков не отняли: не возроптав, те братьев по крови по-братски приняли.

Упрёк троянцам в утрате мужества – пустое: доблесть человека лучам Эмита в тригоне с Парсом – не ровня,

Эллады полисы они испепелили так же, но возрождению эллинов порукой было то, Что на руинах не рыдали – на пепелищах лира рокотала, и дым костров курился на мнимо победительных пирах.

Распорядилась так судьба: заблуждения эллинов на сей раз спасением обернулися для них.

В помощники они позвали труд, а тот им вдохновенье даровал,

Чтоб снова полисы, как Рим троянцы, созидать.

Но всё же в заблужденьях гибельно начало: в сверкании снегов Олимпа

Себе подобных бражников вообразя, эллины их богами нарекли,

Чтоб за труды свои и разума, светом озарённого, творенья

Жертвы и хвалу призракам воздать.

Погибель втом и римлянам незримо зарождалась...

Необходимым было разоренье Карфагена, но не покорение Эллады.

Финикийцы, совестью пренебрегая, на торжищах обманом процветали

И корысти заразу сеяли, как просо,

Семена которого на ниве эмитом унавоженной,

Как проказы семя, возросли. Эллада же тем временем, пуще прежнего взгордясь,

Вдохновеньем разума жила, но поклонялася богам,

А зиданья труды, в коих вдохновенья корень, рабам презренным отдала.

Элладу повергнувший в отмщенье за Трою Рим

Прельстился тем, чему эллины поклонялись.

Не ведал ослеплённый наготою статуй римлянин, что от богов Эллады

До души его распятья на кресте дорога пролегла,

Где отравительные чаши для яда сладкого,

Братством во Христе окрещённого, уж ковались...