Путин. Человек с Ручьем

Отец Кирилл, внук одного из расстрелянных на полигоне, развел руками и добавил, что здесь расстреляли мальчика двенадцати лет. Разрешалось расстреливать только с пятнадцати, и мальчику приписали в документах три лишних года. И расстреляли бабушку, которой было далеко за семьдесят, и тоже непонятно за что.

– Может, она олицетворяла какое-то нравственное начало в своей деревне?! – предположил отец Кирилл.

Он тоже всего этого искренне не понимал.

* * *

Через 10 лет после посещения Бутовского полигона, вечером 30 октября 2017 года Владимир Путин принял участие в открытии Стены скорби – мемориала памяти жертв политических репрессий.

Стена скорби, может, лучшее, что создал скульптор Георгий Франгулян за свою жизнь. И даже наверняка. По крайней мере, это точно главное. Огромный двусторонний горельеф, состоящий, как сказал режиссер Павел Лунгин, из бессловесного хора неживых людей… Несколько проходов в горельефе в высоту чуть больше человеческого роста – чтобы можно было остановиться и почувствовать себя частью этого великого множества.

– Свет! – подбежал к Павлу Лунгину Георгий Франгулян. – Они выключили свет!

Оказалось, что в какой-то момент и в самом деле было выключено освещение фронтальной части Стены. Подсвечена была только тыловая часть. И здесь уже строился еще один хор, каждый человек из этого хора был под отдельным зонтом, потому что лил дождь, было холодно и ветрено. Темноту раздвигали прожекторы, от всего этого было просто не по себе.

Там, на неосвещенной стороне, собирались участники церемонии – человек сто их тут было, почти все в креслах-каталках, и было сразу понятно, что это и есть жертвы репрессий, уцелевшие жертвы. Они еще не знали, что церемонию перенесли туда, где ее, наверное, никогда не проводили: памятник решили открыть с тыла. Люди терялись в догадках. Их попросили переехать туда, к микрофону и хору. Они долго и медленно двигались через эти проходы в своих колясках… И то, что я видел сейчас, означало для меня, что церемония открытия уже состоялась.

И мне кажется, я понимал, что произошло. Слишком уж открытой была фронтальная часть, обращенная к Садовому кольцу и к проспекту Сахарова, и может, показалась кому-то в последний момент беззащитно открытой…

Но ничего тут не было беззащитней этих людей в инвалидных колясках.

– А знаешь, – громко говорил один старик, наклоняясь к другому: они оба, видимо, плохо слышали. – Я, наверное, мог бы обнять внуков своих палачей… Да, я мог бы.

– Что ты сказал?! – И я подумал, что не понимаю: он не расслышал или возмутился.

– Да, именно. Они не виноваты.

– А детей не мог бы? – переспросил его второй, со странной насмешкой.

– Детей нет, – признался первый. – Детей еще не мог бы…

Я подумал, что разговоры эти они ведут половину своей жизни, а может, больше, и все вопросы и ответы свои знают лучше своих друзей, и будут вести до конца своей жизни, потому что ничего в этой жизни важнее для них нет.

Я увидел главного редактора «Новой газеты» Дмитрия Муратова с цветами в руках, который сейчас был интересен тем, что был в жюри, которое выбирало проект мемориала. Он рассказал, что голоса за Георгия Франгуляна были отданы почти единодушно, хотя были и другие талантливые проекты. Так, один скульптор предложил сделать мемориал из сталинских высоток, которые, в свою очередь, предложил изготовить из лесопильного бревна…

Другой проект состоял из зеркал, в которых отражалось все вокруг, кроме людей, потому что нет человека – нет, как известно, и никакой проблемы…

Или такой: наклоненные друг к другу под большим углом вышки… Правда, Наталия Солженицына, увидев этот проект, испуганно сказала, что это же памятник охране.

Дмитрий Муратов показал на довольно молодого человека, проходившего мимо:

– Это Роман Романов, директор Музея ГУЛАГа… Без него, может, и не вышло бы. Он герой…

Герой был, как и полагается всякому настоящему герою, скромен и застенчив.

– А вы знаете, что Франгулян работал безо всякой прибыли? – спросил меня Дмитрий Муратов. – У него в те годы тоже были жертвы…

Откуда же я мог это знать? Я знал только, что, по неофициальным, но проверенным данным, на строительство мемориала было истрачено 600 млн руб. и что в основном это были деньги московской мэрии. И было много частных пожертвований. Что немаленькие деньги пожертвовал, например, тогдашний первый заместитель главы президентской администрации Вячеслав Володин. Потому что у него тоже были жертвы…

Начали собираться члены Совета по правам человека при президенте, заседание которого закончилось за четверть часа до этого в Кремле. Они приехали на автобусах, в одном из которых ехал и российский президент.

Теперь они говорили про это заседание, а один из них рассказывал мне, что год назад обсуждали, должен это быть памятник жертвам сталинских или политических репрессий.

А другой убеждал его:

– Конечно, политических, причем начиная с октября 1917 года…

– И заканчивая?.. – не удержался я.

Нет, я так и не смог получить удовлетворительного ответа…