Путин – исполнитель злой воли

Да, все было понятно. Куда уж больше! Ельцин не хотел ни на мгновение, ни на секунду упустить власть…

Но вернемся на «круги своя». Паничева, конечно, освободили – об этом, кстати, я до сих пор жалею, но уголовное дело по коммунистам я возбуждать не стал. Не за что возбуждать. Из разговора того я сделал вывод, что бывший коммунист Ельцин стал патологическим антикоммунистом, преображение завершилось. Хотя это было печально: Борис Николаевич, как президент, должен был ко всем относиться одинаково ровно.

К разговору о «коробке» в доме Ельцина возвращались, как я понял, периодически, «коробка» уже навязла у него в зубах, поэтому и реакция была такая негативная: «Может, хватит?» Раньше, когда мы это обсуждали, он всякий раз говорил: «Как решит прокуратура, так и будет». Мне он сказал совершенно однозначно: «Действуйте по закону…»

Но всякий раз дома, за обедом, в дело вновь включалась «тяжелая артиллерия» – Татьяна и Наина Иосифовна. И так раз за разом, заход за заходом. Они добивали его. И, конечно же, дома, под рюмочку, не раз звучали слова: «Папа, а Скуратов твой – нехороший. Бяка! Не хочет дело о «коробке» закрыть». Но на попрание закона я идти не мог, не мог и не хотел.

На разных приемах, при большом стечение народа Татьяна трижды подходила ко мне с просьбой закрыть дело о «коробке», и я всякий раз отвечал ей: «Татьяна Борисовна, закрыть это дело можно только со скандалом, а скандал сейчас нам не на руку, его немедленно использует оппозиция».

И все-таки они – Татьяна, Юмашев, Березовский – додавили президента. При оценке деятельности прокуратуры все чаще и чаще против меня пускались в ход не «мои» аргументы: Мень, Листьев, Холодов – эти дела, мол, не раскрыты…

Чубайс, тот действовал вообще нахраписто, внушал президенту: «Прокуратурой руководит Илюхин». Да, Илюхин действительно приходил в прокуратуру. Ну и что? А как иначе? Он председатель профильного думского комитета. Ко мне приходили и Лебедь, и Жириновский, и Аушев, и Наздратенко – прокуратура для всех открыта…

* * *

Часто вспоминал я и другую встречу с президентом, в один из воскресных весенних дней 1996 года, еще до выборов. Об этой встрече я хочу рассказать особо.

Меня неожиданно пригласили приехать в Кремль – аудиенцию назначили на одиннадцать часов дня. Аудиенция эта была внезапной, в выходные дни… Значит, что-то произошло. Или происходит.

Я приехал в Кремль. Передо мной в кабинете Ельцина побывал Ковалев, министр юстиции.

– Президент настаивает на роспуске Государственной Думы, – сказал он.

– Г-господи! – невольно вырвалось у меня.

– Я пытался его убедить, что этого делать нельзя, он – ни в какую. Так что будьте готовы к нелегкому разговору. Проект указа уже отпечатан, лежит у него на столе.

– Чья это инициатива?

– Сосковца.

Я слышал уже не раз от первого вице-премьера: что нам Дума! Тьфу! Разогнать ее пинком под зад – и дело с концом. Тем более Сосковец, как руководитель предвыборного штаба, видел – президент не в форме, популярность его упала донельзя, здоровье стало совсем слабым – ситуация очень опасная.

Вот в один из наиболее выгодных моментов он и доложил президенту: давайте перенесем выборы! Думу распустим. Все равно она – коммунистическая. Эта мысль и запала Ельцину в голову.

Тут меня позвали в кабинет. Я вошел. Президент поздоровался со мной и затем произнес необычно быстро:

– Юрий Ильич, я принял решение распустить Думу… в ответ на ее решение денонсировать Беловежское соглашение. Подскажите, какие для этого могут быть юридические основания?

Я стал говорить, что задуманное сделать трудно – довольно четко прописано это юридическое действие в законе, ни одно из перечисленных в Конституции оснований не подходит для данной ситуации.

Но Ельцин действовал в своем стиле, говорил напористо, жестко, и я понял – для себя он все уже решил. Как понял и другое – разъяснять ему юридическую несостоятельность вопроса бессмысленно, и перевел разговор в политическую плоскость:

– Борис Николаевич, зачем вам это надо – распускать Думу? У вас и без этого есть все шансы выиграть выборы. А Запад поймет роспуск Думы негативно. Да потом Дума все же, какая она ни есть, была избрана в соответствии с Конституцией, распускать ее – значит нарушить Основной Закон России…

Привожу аргумент за аргументом, вижу – не действует. В конце концов я сказал:

– Борис Николаевич, я бы десять раз подумал, прежде чем это сделать.

– Ваша позиция мне понятна, – произнес президент, и мы с ним распрощались.

Следом за мной в кабинет зашел Куликов, потом приехал Туманов… Всем президент говорил, что предыдущие посетители (в том числе и я) были согласны с разгоном Думы.

В тревожном, каком-то надломленном состоянии я уехал к себе в прокуратуру, на Большую Дмитровку. Надо было что-то делать. Пока я сидел, раздумывал, раздался телефонный звонок по вертушке. Звонил Анатолий Сергеевич Куликов. Он также находился в каком-то тревожном, подвешенном состоянии.