Путин против Сталина. Тест на патриотизм

Сотрясатель атмосферы по имени Пиманов просто не видел эти «показания» и не слышал о них от сведущих людей. Там – ни слова о заговоре, ни намека на переворот, а только о характере Жукова, о его манерах и поведении, какими хотел показать их арестованный или тот, кто за него написал эту бумагу. Там заявления такого рода: «Он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним, не может терпеть возражений… Выпячивает свою роль в войне… Хитрит и лукавит…» и т. д. Даже если человек властолюбивый, это от заговора и переворота далеконько. Да и как полководец может не быть властолюбивым? Командовать – его долг и профессия.

Иные обвинения в «доносе Новикова» просто смешны и глупы. Например: «Жуков не столько в интересах государства, а больше в своих личных целях стремится чаще бывать в войсках». Выходит, если бы маршал посиживал в кабинете, то это было бы в интересах государства. Или: «Жуков очень любит знать все новости». И что? Очень многие любят. Или: «Находясь у Жукова в кабинете, Жуков рассказывал мне (так в тексте. – В. Б.), что ему в Берлин звонил Сталин и спрашивал, какое он хотел бы получить назначение». А что в этом порочащего или хотя бы невероятного? Наоборот, вполне естественное дело: начальник звонит своему заместителю.

А. Новиков был арестован не по подозрению в каком-то заговоре, как кое-кто уверяет ныне, а за то, что он, будучи Главным маршалом авиации и командующим ВВС, допустил нанесение явного ущерба нашей обороноспособности. Об этом правдиво сказано в заявлении Сталину: «Я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение недоброкачественных самолетов и моторов… Я скрывал от Вас…» и т. д. Бесконечные раскаяния да поношение Жукова и составляют суть всего «доноса», авторство которого весьма сомнительно. Не тот ли самый Абакумов и на сей раз поработал?..

И сколько у этого Пиманова вздора на любой вкус с замахом на документальную достоверность! Например: «Врачами установлено, что Киров был убит в 16 часов 37 минут». Да как врачи могут это установить с точностью до минуты, если их в момент убийства тут не было? Нельзя без смеха читать: «По рекомендации Сталина, чтобы добиться от Николаева нужных показаний, убийцу Кирова хорошо кормили, разрешали пользоваться ванной». Ну вот, а говорят, пытали. Вкусно кормили, сладко поили, чтобы потом сказать: «Мы тебе копченую колбасу, апельсины, мы тебе – мочалку с мылом, а ты, гад, молчишь!»

Я уж не говорю о такой обычной для антисоветчиков чуши, как «двадцать миллионов репрессированных крестьян (да кто же хлеб-то сеял? – В. Б.) и миллионы арестованных за минутное (!) опоздание на работу». На самом деле по Указу от 26 июня 1940 года – до войны 12 месяцев! – за опоздание, конечно же, никого не арестовывали, но за прогул без уважительных причин и за такое же опоздание свыше 21 минуты у виновных по месту работы сроком до (!) 6 месяцев удерживали из зарплаты до (!) 25 процентов. То есть наказание могло быть и мягче: допустим, не 6 месяцев, а 2, не 25 %, а 10.

Пиманов охотно и с полным доверием цитирует таких же мыслителей, как сам: «У Сталина был душевный провал в первые дни войны вплоть до создания Государственного комитета обороны, это уже в начале июля». Политолог не знает даже, что ГКО создан не в июле, а в июне. А за этот срок, т. е. за первые десять дней войны, Сталин только в своем кремлевском кабинете, не говоря о квартире и других возможных местах, принял 173 человека – политических деятелей, военных, дипломатов, ученых и т. д. Выходит, почти по 20 человек ежедневно. С ними обсуждались важнейшие дела, принимались неотложные решения. Вот такой «душевный провал». А 3 июля Сталин выступил с великим обращением к народу – мужественным, честным, вдохновляющим. Солженицын, которого должны были бы мобилизовать в первый день, но он еще долго будет болтаться в тылу, потом напишет: «Сталин выступил полуплачущим…»

Пиманов не знает даже, когда во время войны происходили важнейшие события. Пишет: «В 1942 году назрела необходимость получить согласие союзников на открытие второго фронта». Не согласие, сударь, а само открытие «назрело», и не в 42-м, а сразу после нападения Германии, и Сталин направил Черчиллю послание об этом еще 18 июля 41 года, а 3 сентября – второе, но тот отвечал: «Не можем, сложно-с, трудно-с, погода плохая, боязно…» В апреле 42-го Сталин об этом же переписывался с Рузвельтом. И протянули союзнички до июня 1944-го. Не слышал, Пиманов?..

Добравшись до Жукова, автор уверяет, что он «был готов стать наследником стареющего вождя». Никогда таких намерений, планов, желания у маршала не было. Они приписывались ему недругами и интриганами.