Путин. Внедрение в Кремль

Однако выглядят правдивыми слова, сказанные губернаторомЯрославской области: «Когда человек пишет заявление об уходе — дважды — это проявление слабости. Извините меня, ему ведь никто не угрожал, пистолет у виска не держал. Один раз написал заявление — можно предположить, что под давлением каких-то обстоятельств. Но уже второй раз. Так вести себя Генеральному прокурору нельзя» [471].

То есть как нельзя? Если нельзя, но очень хочется, то выходит можно. Примеров в российской политике было немало. Однако что это мы о порядочности и мужестве. Давайте лучше о Скуратове.

Генеральный прокурор (уже написавший новое заявление об отставке) словно передумал и начал активно работать. 22 марта 1999 года Юрий Скуратов направил председателю правительства РФ Евгению Примакову письмо о необходимости «четко сформулированной и узаконенной государственной политики борьбы с преступностью в России». Как сообщили в центре информации и общественных связей Генпрокуратуры, Ю. Скуратов представил на рассмотрение Е. Примакова проект указа президента РФ «Об основах государственной политики борьбы с преступностью в России».

А тем временем коррупционный скандал разгорался. «...Генеральная прокуратура заявила о наличии у нее оснований для привлечения к уголовной ответственности по поводу финансовых махинаций Бориса Березовского, дочери Бориса Ельцина Татьяны Дьяченко, бывшего управляющего делами Президента России Павла Бородина» [472].

26 марта 1999 года информированный источник в Администрации президента России подтвердил, что на днях Генпрокуратура РФ в связи с уголовным расследованием в отношении Управления делами президента произвела выемки документов, в том числе и из 14-го корпуса Кремля. Речь идет о документах, связанных с деятельностью швейцарской компании «Мабетекс». Данную информацию подтвердил также высокопоставленный представитель Генпрокуратуры.

Генеральный прокурор России Ю. Скуратов обратился к Федеральному прокурору и властям Швейцарии с просьбой оказать содействие в возвращении в Россию денег, которые незаконным путем были положены на счета в швейцарских банках.

«Кремлевские стратеги слишком поздно поняли, что допустили ошибку, — напишет позже Скуратов и уточнит характер ошибки, — дав мне своеобразный «тайм-аут» с 18 марта по 5 апреля. За это время я рассчитывал продвинуть шумные дела дальше» [473].

Ельцин констатировал: «Надо отдать ему должное: тот месяц, проведенный в больнице, несмотря на все боли «в области головы и сердца», прокурор даром не потерял. Быстро подгреб все дела, так или иначе связанные с политикой. Сегодня «звучит» только одно из них — о ремонте Кремля. Но тогда Юрий Ильич принес на Совет Федерации целый ворох, на выбор: дело о незаконном назначении Чубайса главой РАО ЕЭС; дело о виновниках 17 августа; письмо «О мерах по возвращению из-за рубежа отечественного капитала»; дело о злоупотреблениях в Центральном банке. Как потом выяснилось, все эти «громкие» дела гроша ломаного не стоили.

Теперь я видел перед собой не смятого, униженного, потерявшегося и запутавшегося человека. Это был человек, четко сделавший свой выбор и четко обозначивший свое место на политической сцене.

Старательно и настойчиво, в своей незаметной манере он вовсю пытался угодить новым союзникам» [474].

Еще бы не видеть! Не впервой. Точно так же поступал и другой ельцинский генеральный прокурор, Степанков. Кому как ни Борису Николаевичу помнить такое прокурорское поведение. Генеральным прокурорам РФ часто казалось, что первый российский президент дышит на ладан и нужно вовремя перескочить в новую набирающую силу команду. Но этим законникам никогда было не понять ельцинской души и ельцинской жажды победы, способной выйти из самого, казалось бы, безысходного положения. Такое понять могут только те, кто жизнь знает не по закону, а по самой сути.

«С кремлевского холма стали раздаваться голоса, — вспоминал Скуратов. — Я не сдержал слова, не ушел. Не я не ушел, а меня не ушли — вот так будет правильно. «Не ушел» и «не ушли» — это разные вещи. Совет Федерации не дал мне уйти, именно СФ решил разобраться, понять, что происходит. Игру со мной кремлевские моралисты повели без правил» [475].

Прокуратура активизировалась до самого предела. «27 марта следователи Генпрокуратуры обыскали Кремль и произвели «выемку документов» из 14-го корпуса. Этот факт, честно признаюсь, меня обрадовал. Я был уверен, что скуратовский шантаж, возбужденное им в глубочайшей тайне дело «Мабетекс» — всего лишь мелкая уловка, хорошая мина при плохой игре. Я понял, что иду абсолютно правильным путем. Пусть следователи и прокуроры продолжают свое дело в рамках закона. Точно такие же задачи и перед президентом — отстаивать государственные интересы, несмотря ни на что. Я должен отстранить нечистоплотного прокурора, и я это сделаю» [476].