Путинская Россия

…Ира верит: самое главное теперь, чтобы Ярослав услышал их и понял, как семья его ценит, и хотя жизнь у него не получилась и его настигла такая страшная смерть, он должен знать, что семья понимает, до какой степени мужественно он вел себя в последние часы, каким взрослым оказался, несмотря на неполные шестнадцать лет. Ведь мальчик слыл скромным и домашним, закончил музыкальную школу, пока другие ходили с пивом по улицам и тренировались в сквернословии… И очень страдал от этого — хотел быть «крутым», в понимании подростка, конечно, то есть решительным, смелым, стойким…

У него была одна важная тетрадка — дневник, из тех, что есть в его возрасте почти у каждого из нас, и там он отвечал на некоторые главные для себя вопросы. Ира прочитала тетрадку уже после «Норд-Оста». Например, такое: какие черты характера в себе тебе нравятся, а какие — нет? Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трус, стеснительный и нерешительный». Так вот, перед смертью все изменилось. «А чтобы ты хотел в себе воспитать?» — следующий вопрос. Ответ Ярослава: «Я хотел бы быть крутым». У него были в школе друзья, но это те ребята, которые в школе не считаются крутыми и девочкам не нравятся. Дома он себя еще мог проявить, был с юмором, смелый, решительный. А как на улицу — начинались проблемы.

— Но, видите, как себя проявил… Самым лучшим образом, — Говорит Ира.

Все обычно внутри человека. Человек часто просто не знает, как проявить себя, и нужно найти то место, где приложить свои силы, продемонстрировать их. А внутри про себя человек все знает… И Ярослав, конечно, знал… Ира теперь это понимает, но ей очень мешает недосказанность — что при жизни она, хоть и мать, но недосказала сыну, как восхищена им…

— Меня, например, считают сильным человеком, — рассказывает Вика, тетя Ярослава, тоже заложница. — Но ТАМ я очень растерялась. Мы, три женщины, оказались рядом с ним, самым младшим из нас, но именно он нас поддерживал, как совершенно взрослый мужчина, — а не мы его, ребенка. У дочки моей нервы совсем сдали, она была сломлена и кричала: «Мама, я жить хочу, мама, я не хочу умирать…». А он был спокоен и мужествен, Настю успокаивал, нас поддерживал, пытался брать все на себя — как положено мужчине… Был, например, такой случай: одна из чеченок увидела, что мы детей между собой посадили, пытаемся сохранить… На случай штурма: если штурм начнется, думали с Ирой — их собой накроем. Чеченка тогда встала между нами, свою руку с гранатой положив прямо на Настино бедро. Я говорю: «Может, вы отойдете?», а она на Настю смотрит и произносит следующее: «Не бойся, раз я рядом стою, вам не больно будет, вы сразу умрете, а вот кто дальше сидит, тому будет больно…». Потом чеченка ушла, а Настя мне говорит: «Мам, пусть она останется с нами, попроси, она же сказала, что нам будет не больно». Настя была сломлена. Я-то понимала, что если чеченка стоит рядом, шанса вообще никакого, а без нее — хоть какой-то. Но если бы нужно было бы все повторить — еще столько же в страхе просидеть, чтобы всем остаться живыми, — просидели бы. В этой обстановке Ярослав сохранял спокойствие и разум. Это меня очень удивляло — он у нас считался маленьким в семье, ребенком… Еще был случай: нас террористы пугали, что если никто не придет на переговоры, то начнут расстреливать, и в первую очередь работников милиции и военнослужащих. Естественно, многие тогда повыбрасывали на пол военные билеты, но террористы их поднимали и со сцены выкрикивали фамилии. И вот звучит: «Виктория Владимировна, 1960-го года рождения…». Это я. У меня только фамилия другая — они выкликали не мою. Ситуация была очень плохая, никто не отозвался, террористы стали искать по рядам, нашли меня. Ира говорит: «Мы пойдем вместе», — террористы требовали, чтобы сотрудники правоохранительных органов уходили с ними, и все думали, что на расстрел. Я Ире ответила, что кто-то из нас должен выжить — родители останутся совсем одни, ведь вся семья тут… Потом террористы нашли ту Викторию Владимировну, которую искали, но пока все было неясно, Ярослав пересел ко мне, взял за руку и говорит: «Тетя Вика, вы не бойтесь, если что, с вами пойду я, и простите меня за все, простите…». А я ему: «Да ты что… Все будет хорошо». Он закрыл меня и продолжал: «Тетя Вика, и не думайте, я до конца останусь с вами». Вел себя, как взрослый мужчина. Даже не знаю, откуда в нем такой дух взялся. Мы его маленьким считали…

Большую часть времени Ярослав-заложник молчал, и внешне был спокоен.

— А сердце у него колотилось очень сильно! — вспоминает Ира. — Мимо проходил врач — среди заложников были врачи, и им разрешали помогать нам, я его попросила что-нибудь от сильного сердцебиения. Ему дали таблетку, и вскоре все нормализовалось. Когда же штурм был уже близко, я ему таблетку глицина положила под язык — нашла в сумочке. Я еще потом много думала, что этой таблеткой он подавился и задохнулся.

— Ира, ты дала ему глицин часа за три до штурма… — мягко парирует Вика.

А Сергей вздыхает:

— Да у них ТАМ не было чувства времени…

Вика подхватывает: