Путинская Россия

И обрубил все разговоры по душам.

Прошло больше года, Ельцин уже отрекся от власти, назначил преемником Путина, началась вторая чеченская война, Путина постоянно показывали по телевизору — то он военным самолетом управляет, то в Чечне указания раздает. Приближались его выборы в президенты. Как-то поздно вечером позвонила Лена.

— Знаешь, — сказала она не своим, совершенно охрипшим голосом, какие бывают у певиц после концерта, — мне только что позвонили: Миша убил женщину, с которой жил. У нее остался четырнадцатилетний сын от первого брака. Мальчик в этот момент был в квартире. Миша напился — эта женщина, говорят, была его старше, жалела его очень, а, жалея, выпивала с ним, только чтобы ему не было одиноко и пусто. Вот так они выпили вчера, Миша взял нож и сказал то, что уже слышала: «Я тебя буду убивать».

Лена заплакала.

— А ведь это могла быть я, — произнесла она. — Помнишь? А вы все уговаривали меня не разводиться, говорили: он выправится, надо его лечить… А он бы просто меня убил.

Суд не был суров к Мише. Особенно после того, как там была рассказана вся его история, с момента скоропостижной смерти горячо им любимой матери, когда сам он был в возрасте подростка. Суд дал Мише четыре с половиной года — так мало за убийство, признав, впрочем, его полностью психически полноценным и вменяемым, даже на фоне алкоголических проблем.

Мишу отправили в зону, в Мордовию, в глухие леса. Через полгода к Лене, в ее московскую квартиру, где она жила уже с новым мужем и у нее, наконец, родился сын — приехал начальник той колонии, где Миша отбывал наказание. Начальник был не самый умный, но, видимо, добрый человек. Решение навестить Лену было его собственным — Миша, как выяснилось, его об этом не просил. Начальник посчитал своим долгом, будучи в столице в служебной командировке, найти Лену, несмотря на то, что она бывшая жена, и рассказать, что «ее Михаил» (начальник так и говорил, к ужасу нового мужа) — лучший из заключенных, кого он когда-либо встречал и с кем работал. Миша — самый грамотный и трудолюбивый в колонии. Начальник, в котором чувствовался педагогический талант, назначил Мишу следить за библиотекой для заключенных, и Миша навел там полный порядок, сам много читает и работает с преступниками, как настоящий психолог. Миша собственноручно сколотил деревянную церковь за колючей проволокой и собирается в монахи. Списался с монастырем, просит наставить его на избранный путь. Начальник также поведал Лене, что он очень поддерживает Мишины монастырские начинания, поскольку видит от них только пользу для своего контингента убийц, насильников и рецидивистов, и что из Москвы он, по Мишиной просьбе, должен привезти в мордовскую колонию специальную церковную утварь, купив ее в магазине Московской Патриархии.

Тюремщик завершил свою речь обещанием, что он будет непременно ходатайствовать о Мишином досрочном освобождении за примерное поведение в местах лишения свободы.

— Лена, вы не рады? — спросил он бывшую жену, заметив, что она чуть не плачет.

— Я боюсь. — ответила Лена.

— Не надо. — парировал Мишин начальник. — Он теперь другой — смирный. И не пьет. И никого уже не убьет, как мне кажется.

Начальник пригладил волосы, отхлебнул чаю и добавил с чувством сопричастности к перевоспитанию преступников, быстро потирая ладони резким движением друг о друга, будто собирался кожей своих ладоней высечь огонь:

— Честно говоря, мне немного жаль, что он скоро уйдет. Лучший… Ну, просто лучший мой кадр.

С этого момента мы стали готовиться, вдруг, вот-вот Миша объявится в Москве. Но он появился только в 2001 году — его освободили, сняв судимость. Несколько недель Миша поболтался по столичной жизни — опять бесквартирный, никому не нужный, немецкий язык забывший, совсем уже не умеющий приспособиться к жизни, которая наступила.

Я уже давно знала, что он в Москве. Но встретились мы совершенно случайно на Тверском бульваре — просто шли навстречу друг другу и с трудом узнали знакомые когда-то черты. Присели на скамейку — и проговорили часа три кряду. Про моих детей он не спрашивал — а я про его Никиту. Мише просто нужен был собеседник — «уши», которые его выслушают.

Все время он говорил о монашестве и правильном выборе монастыря — я наблюдала, кто же передо мной. От прежнего — от юности — в нем почти ничего не осталось. Он выглядел седым, старым и обрюзгшим. Никакого таланта, особой одаренности, какие в нем ощущались когда-то. Только обида на судьбу. И много тюремного жаргона. Еще Миша твердил какую-то банальную ерунду — о смысле жизни, как об этом пишут в примитивных книжках для людей, почти не учившихся. И я поняла, какая библиотека была в мордовском лагере.

— Ты устроился на работу?

— А куда? Всюду мало платят и много требуют.

— Да все мы так сейчас… Надо уметь терпеть… — начала я. Но Миша перебил:

— А я не хочу, как все.

Вот уж чего у него было навалом, так это «не быть, как все».

— Как у тебя с монастырем?

— Пока не берут. Там тоже очередь и блат. Связи нужны. Мне мешает, что я сидел.