Путник со свечой

мы все — одиннадцать поэтов при дворе — собрались в зале состязаний, и герцог бросил нам перчатку: «От жажды умираю над ручьем». О, если бы ты слышала, Жаннетон, как дружно заскрипели перья — словно натягивали тетиву арбалетов. Толстяк Фреде обнюхивал эту фразу, трепеща ноздрями, а Жан Роберте вплетал в нее бумажные цветы метафор и синекдох, мэтр Астезан грыз перо, как мозговую кость. А я скромно сидел в углу и смотрел на виндзорские сады, на зеленые лужайки и радугу над фонтаном. Мне было холодно, а в замке жарко натоплено, и на поставце стояли розы в серебряном кувшине, слуги разносили вина. Но что они все знали о жажде, моя босоногая монахиня? Ни один влюбленный так пылко не стремится к возлюбленной, как жаждущий к воде! А они и в любви не знали толку. Мэтр Астезан и Фреде скребли перьями бумагу, а я смеялся, потому что слова гремели в моей голове, как игральные кости в стаканчике, и, сколько бы я их ни бросал, они падали «шестерками» вверх, потому что я знаю, что такое любовь и что такое жажда. Мне только оставалось продеть ниточки в слова, нанизывая их, как жемчуг, чтоб они не разбежались, а когда я нанизал последнее — оп-ля! готово, господа, не угодно ли послушать школяра Вийона?

— А что же герцог? — прошептала Жаннетон. — Ему понравилась ваша баллада?

— Он не мог говорить от радости. А когда успокоился, сказал: «Эти стихи превосходны. Нам не мешало бы поучиться у Франсуа Вийона». Вот так, моя госпожа! Видишь, господь соединил нас этой ночью вместе: ты — монахиня, я — клирик. А теперь спи, я никому не дам тебя в обиду — ни зверю, ни человеку.

Девушка доверчиво прижалась к его груди, ее дыхание щекотало шею Франсуа, и сам он давно не дышал так ровно и глубоко, как в ту ночь. «Запомни, Франсуа, дорога воспитывает, но учит нужда», — любил поучать дядя Гийом. «Да, дядя, я запомню, но как вы узнали, что я лежу в лесу, и почему я так ясно слышу ваш голос?» — «Разве ты не видишь, я стою на сторожке Лувра и трублю в рог».

Звук рога приближался, трубя в тишине. Тру-тру-тру-ру-ру!

— Шевалье, славненькую дичь загнали наши борзые. Никогда не видел такой пугливой важенки и такого мерзкого оленя.

Франсуа открыл глаза. Жаннетон, дрожа от страха, стояла на коленях. А вокруг... Боже мой! Всю поляну, теснясь, заполнили кони, псы и люди; алые плащи с серебряными лотарингскими крестами, сверкающие шлемы с пышными перьями, бархатные попоны, чепраки золотого шитья, кожаные рукавицы, копья, охотничьи кинжалы с широкими чашками; вокруг гремело оружием, хохотало, ржало, заливисто лаяло. Он узнал коннетабля Сен-Поля Луи де Люксембурга, кардинала Иоанна Виссариона, графа де Сен-Марена.

— Доброе утро, господа. — Франсуа поклонился. — Вы, наверное, охотники?

— Ха-ха! Виконт, как вам нравится учтивость этого мужлана? Да, сударь, мы, кажется, охотники. А так как вы находитесь в моих охотничьих угодьях, то по праву стали и моей добычей. Но, судя по числу отростков на ваших раскидистых рогах, филей ваш не годится для жаркого, а вот у важенки сочное мясцо, особенно грудинка.

— Прекрасно сказано, граф!

Граф рукояткой плети откинул волосы с лица Жаннетон.

— Эй, доезжачий, принеси тенета, такую добычу надо брать живьем. И в мой возок, да смотри, чтоб ни одно перышко не помялось.

Несколько молодцов спешились и, схватив девушку, повели между лошадьми.

— Господин граф, эта девушка больна, а я забочусь о ней, как брат.

— На, лови золотой, тут хватит, чтоб позаботиться о трех сестрицах.

Монета сверкнула в воздухе и упала на траву. Франсуа поднял ее.

— Вы очень щедры, ваша милость, но умоляю вас не причинять горя бедняжке. Вы так отважны и сильны, что предводителю неверных Саладдину не устоять против вас в единоборстве, так неужели слезы несчастной украсят герб вашего щита?

— Граф, а язык у этого малого подвешен ловко.

— Что ж, тем приятней подвесить его самого, как освежеванную свинью. Карро, Годар! Вяжите его, да покрепче! А золотой возьмите себе, господину бродяге он не понадобится: Харон перевезет его в Аид бесплатно.

— Ваша милость, с Хароном мы давние приятели, спросите любого, кого повесили на Монфоконе. Но вы так молоды и так богаты, зачем же торопитесь на допрос к Жаку Тильяру? Он помощник парижского прево по уголовным делам и скор на приговор за воровство.

— Свинья, ты осмелился подумать, что я вор?! Эй, Карро, Годар, спустите гончих!