Путник со свечой

— Не найдется ли воды, почтенный? — Ли Бо поклонился старику. — Я — Ли Бо, которого повсюду ищут. Вот мой меч... Можешь отрезать мне голову. Тебя наградят, и сыновей, и внуков.

Старик поднялся с циновки.

— Моим сыновьям не нужна награда. Прошу путника войти в бедную хижину.

Следом за крестьянином Ли Бо прошел Двор, маленький садик с растоптанными цветами. Смерзшийся полог постукивал на ветру. В доме сумрачно, но тепло. Вокруг очага сидели прямо на земляном полу старуха и три девочки, старшей семь лет. Старуха сверху вниз помешивала деревянным черпаком в закопченном котле. Увидев незнакомца, дети закрыли черные глазенки руками. Ли Бо поспешно вложил меч.

— Старуха, что ж не кланяешься гостю? Вы, господин, не сердитесь на мою каргу, она мне, старому хрычу, как посох слепцу.

Крестьянин сел на циновку позади очага. Ли Бо заметил на ней черные следы от коленей и пальцев ног — свидетельство ровного и спокойного характера старшего в доме.

— Почтенный, кто же разорил вашу деревню?

— Ворвались, на головах белые повязки, кричат: «Всем смерть!» Согнали нас во двор старосты и стали убивать. — Старик погладил скрюченной рукой щеку, он напомнил Ли Бо Tao Ланя, варившего соевый творог, — у того тоже была искалечена рука. — Потом налетели другие, стали рубить головы тем, кто в белых повязках. У этих лучше получалось. Вот они бы отрезали вам голову и без просьбы.

Ли Бо опустил глаза. Старуха все мешала в котле.

— И когда кончится эта проклятая война?

— Э-э, господин, теперь только седые, как зимние зайцы, помнят время, когда не было войны. Пятьдесят лет назад и меня забрали в солдаты. В тот год слали войска в Юньнань, а дорога туда пять полных лун. Слышали, может быть, ученый господин, что обитают там красные и черные люди мань; как у нас коров, так у них слонов — каждое животное с холм, сильнее тигра, а плачет, если увидит шкуру убитого детеныша. Что же говорить о людях, если их гонят на смерть?

А мне в ту пору шел двадцать третий год. Верно, жена?

Был я тогда молодым, но неглупым. Верно, жена? Дождался, когда все в доме заснули, вышел во двор, взял камень тяжелый, и, положив эту руку на жернов, раздробил кость, жилы порвал острым камнем. — Крестьянин высоко подтянул рукав халата, показав Ли Бо иссушенную, тонкую руку в кривых рубцах. — Эх, сколько в ту ночь вытерпел боли! Зато тетиву натянуть или знамя поднять разве можно одной рукой? Только это и спасло от похода в Юньнань. Теперь в сырую погоду всю ночь не могу заснуть от боли, но о мертвой руке не жалею — может быть, из всех, кто ушел тогда с боевой песней в поход, только я и остался жить.

— Вы, почтенный, отважнее тех, кто летит с мечом на врага. Когда-нибудь о вас сложат песню.

— Э, хоть вы и ученый человек, но где же слыхали такое? Многие остались бы дома, да как останешься? И самого казнят, и родителей, и родню. А там хоть погибнешь один, зато сироты получат рис из казенных хранилищ. Что говорить... Хорошее железо не идет на гвозди, хорошие люди не идут в солдаты.

Долго не мог заснуть Ли Бо, слыша за циновкой голоса хозяев. Кашлял от едкого дыма кизяка, тлевшего в очаге. Сколько квадратных могил вырыто по всей Поднебесной, если только в этой семье война унесла трех сыновей и дочь? Сколько непогребенных тел, душам которых вечно суждено рыдать и скитаться? Почему небо обрушило свой гнев на нищие лачуги бедняков? Он, Ли Бо, немало лет прожил в хижинах отшельников, — они, пожалуй, еще беднее крестьянских дворов, но там не плачут голодные дети, не кричат роженицы, не выдают тридцатилетних вдов за десятилетних мальчиков. Там — тишина и покой.

Долго ворочался Ли Бо. Наконец, мысли стали расплываться, слабеть. Он проснулся от пронзительного детского крика — тощие, остроскулые гуандунцы, похожие на бесов, тащили из хижины девочек. Старика и старухи не было. А в дом все лезли тощие, черные, с угрюмыми злыми глазами. Множество маленьких рук цепко схватили Ли Бо; сзади дернули за шапку так, что хрустнули шейные позвонки.

Гуандунцы заполнили весь двор, как крысы, пищали, путались под ногами. Один размахивал раскрашенным изогнутым жезлом — наверное, был главным, потому что, проходя мимо него, все пронзительно кричали. Отшвырнув четырех упиравшихся солдат, Ли Бо крикнул:

— Кто приказал меня схватить — государь или бунтовщики?

— Не твое дело! — ответил тот, с жезлом. — Ведите это черепашье яйцо в уезд. И этих предателей тоже.

«Предателями» были старик со скрюченной рукой, старуха, три девочки и старик, что сидел вчера на меже, еще несколько крестьян.

— Эй, пошевеливайтесь! Мы пойдем в харчевню, а вы идите в уезд, как велел командир, — там вам отрубят головы.