Путник, зашедший переночевать

Тут она вдруг оборвала свой рассказ, посмотрела на меня и спросила: «Скажи мне, мой птенчик, ты ведь читал его письмо, как ты думаешь, есть надежда, что он вернется?»

Я сказал: «А почему бы ему не вернуться?»

«Я тоже так думаю, — кивнула Фрейда, — но я боюсь, что он, по своему обычаю, заупрямится и не захочет вернуться или вернется после моей смерти. А я, мой птенчик, не такая упрямая, как он, и я не могу заупрямиться, чтобы жить до тех пор, пока он вернется. Ты же был там, в этом Иерусалиме или в Стране Израиля, ведь там всё знают, скажи мне, мой птенчик, когда придет Мессия? Не бойся, я никому не расскажу, но мне для себя надо это знать. Ты же видишь, у меня красивый дом, и посуда вся чистая, ты можешь подумать, что Фрейде совсем не нужен Мессия, но ты должен знать, что не все, что выглядит красиво снаружи, такое же красивое внутри. Поэтому ты не сердись на меня, мой птенчик, что мне хочется увидеть еще что-нибудь приятное в своей жизни».

Глава сорок шестая Новый человек

Сразу по выходе я встретил неизвестного мне человека — лет пятидесяти от роду, хорошо одетого, с красивой овальной бородой и спокойными размеренными движениями. Таких людей нечасто увидишь в Шибуше. На первый взгляд он походил на какого-нибудь деятеля партии «Мизрахи», приехавшего из другого города, но его уверенные манеры свидетельствовали, что он из местных.

Он протянул мне руку в знак приветствия, сказал на иврите: «Шалом» — и тут же повторил на идише: «Шалом алейхем», чтобы я не принял его за сиониста. Потом добавил: «Я очень рад познакомиться с вами лично. — И, оживленно потирая руки, сказал: — Вы меня не знаете, но если я назовусь, вы сразу поймете, кто я».

Так я познакомился с Пинхасом-Арье, сыном городского раввина, тем самым большим деятелем в партии «Агудат Исраэль», о котором я уже как-то упоминал и который писал в их газетах, а сейчас, когда редакция была закрыта по случаю святого праздника, приехал в Шибуш навестить отца и мать.

Он сразу же завязал со мной беседу и нарассказывал кучу вещей. Любой свой рассказ он начинал неуверенно, как будто сомневался в собственных словах, но тут же добавлял что-нибудь, чтобы сделать свою речь убедительней, словно желая сказать собеседнику, что дела обстоят именно так и не о чем тут больше раздумывать, — как поступает человек, когда раскалывает молотком орехи: сначала неуверенно примеряется к верхушке ореха, а как только примерится, ударяет по нему изо всей силы.

Зимние холода прошли, и воздух был прохладный — не теплый, но и не очень холодный. Я шел рядом с Пинхасом-Арье, а он все забегал, то слева, то справа, и говорил без умолку, словно бы не замечал, что я молчу, а может, и замечал, но не придавал этому никакого значения. Потом вдруг остановился, положил мне руку на плечо и сказал: «А ведь вы один из наших». Не знаю, действительно ли он так думал или ему показалось, что эти слова доставят мне удовольствие.

С тех пор все те дни, что он был в городе, мы гуляли вместе. Весна уже прикоснулась к земле, и почва стала мягкой и влажной. И небо, раньше скрытое облаками, все больше очищалось. Облачные громады спокойно обнимались друг с другом и так же спокойно расставались, как это всегда у облаков, если в небе царит покой. И внизу, в Шибуше, тоже заметны были изменения к лучшему: люди стали добрее друг к другу и смотрели на нас по-доброму.

Бабчи сбросила кожаное пальто и надела новое платье, из ткани, как у большинства городских девушек. И если я не ошибаюсь, даже отрастила волосы и сделала что-то вроде венка над шеей, на затылке. Три-четыре раза она встретилась нам по дороге. Первый раз она кивнула мне и сказала: «Шалом», и волосы симпатично подпрыгивали у нее на затылке, а во второй и в третий раз она скромно опустила глаза. Я не видел ее такой со дня нашего знакомства. Вот так — одежда меняет природу человека, а Божьи праздники меняют человеку одежду.