Путник, зашедший переночевать

Беды войны и все несчастья, случившиеся после нее, изменили, в большей или меньшей степени, прежние понятия и ценности, заменив их новыми — когда лучшими, когда худшими. И в этом отношении Шибуш ничем не отличался от всего мира. Но к врачам Шибуш относился так же, как до войны. Шибуш привык, что врачи ведут себя так, будто обладают властью, и не общаются со всеми прочими, то есть с больными, которые платят им за их труд. В медицине вообще сохранилось еще кое-что от древней магии — чем дальше врач от больного, тем он важнее, и чем больше он требует за визит, тем большим специалистом он считается. А доктор Милх не следовал ни одному из этих правил — он встречал человека и говорил с ним как с равным, и, если больной был беден, он приносил ему кое-какие продукты. И поэтому невежи за глаза смеялись над ним. Куба потом говорил мне, что вначале сердился на них, а потом сказал себе: «Из-за их глупости я не буду менять свои принципы».

Назавтра я пошел к нему. В его доме не было прислуги, но там было чисто и прибрано. Едва я вошел, он буквально забросал меня вопросами — не успевал я ответить на один, как он уже задавал следующий. Он хотел сразу узнать обо всем, что произошло со мной за все эти годы, но, как только я начинал рассказывать, он перебивал меня и переходил к другому. И все это время был печален. Как будто бы все, что я ему рассказывал, казалось ему лишь предисловием к чему-то главному и самому важному. Но что было этим главным и что он хотел от меня услышать, я так и не понял.

Время обеда прошло, и меня начал мучить голод. Я думал, что Куба вот-вот накроет стол и я смогу поесть досыта, и даже начал уже чувствовать на душе некую приятность, как на исходе поста, когда садишься за накрытый стол. Но Куба был возбужден и взволнован и рассказывал мне сразу тысячу вещей — о наших товарищах, которые погибли на войне, и о деревьях, которые посадили в их честь на горе Герцля, и о некоторых других наших товарищах, которые не выдержали испытаний и сделали то, что сделали, и об одном из них, который сбился с пути, а потом начал совращать других и в конце концов повесился в туалете в их церкви. Посреди разговора он вскочил и побежал принести мне толстый альбом групповых фотографий — его и его товарищей по гимназии и по университету, а также его учителей и наставников из той больницы, где он работал, и медсестер, которые там работали.

«А кто это?» — с опаской спросил я.

Куба наклонился над альбомом и прошептал: «Это моя жена».

Стройная полная блондинка с добрыми темно-голубыми глазами смотрела на нас с фотографии.

Я взял снимок в руки и внимательно посмотрел на нее. Ее грустное обаяние затронуло мою душу. Куба снова наклонился, взял у меня снимок, вернул его на место и посмотрел вокруг, точно ребенок, заблудившийся в лесу.

Я вынул сигарету и закурил. Куба удивленно спросил: «С каких это пор ты куришь? Что-то я не припомню, чтобы ты курил. Курение вредно для организма и ослабляет тело. В любом случае не стоит курить перед едой».

Он вышел и вернулся с двумя чашками молока и пирогом. Поставил одну чашку передо мной, другую перед собой и сказал: «Поедим и выпьем». Я выпил молоко и оставил пирог, чтобы начать еду голодным, потому что думал: сейчас он накроет стол и принесет поесть. Но он сидел, как прежде, — один глаз немного прищурен, а другой поглядывает на меня. Потом он открыл прищуренный глаз, долго смотрел на меня и наконец произнес: «А ведь у меня на тебя обида, и я хочу тебе о ней сказать. Когда я поступал в университет, я написал тебе, что хочу после университета совершить алию, и спрашивал, какую, по-твоему, профессию мне следует выбрать, чтобы быть полезным в Стране. И ты посоветовал мне заняться медициной».

Я удивился: «И из-за того, что я посоветовал тебе заняться медициной, ты сердишься на меня?»

«Нет, — ответил Куба, — не из-за этого. А из-за того, что дальше ты добавил: „Все это я написал, чтобы не оставить тебя без ответа. Но если ты хочешь послушать меня, то сиди на месте и не думай об алие“».

Я сказал: «И правильно добавил».

«Что же тут правильного?» — спросил Куба.

«Всякий, кто хочет взойти в Страну Израиля, — сказал я, — восходит в нее, даже если ему говорят не делать этого. И если бы ты действительно хотел приехать в Страну, ты бы приехал».

Куба задумчиво прищурил один глаз, посмотрел на меня другим, и какое-то время мы сидели молча. Я взял его руки в свои: «Йерухам Хофши сердится на меня за то, что из-за меня уехал в Страну Израиля, а ты сердишься за то, что из-за меня не приехал в Страну. Но что было, то прошло. А сейчас расскажи об остальных твоих делах. Ты сказал мне вчера, что едешь встретить жену».

«Она не приехала».

«Почему?»

«Потому что встретилась со своим мужем в другом месте, — сказал он и тут же добавил: — Я вижу, ты не понимаешь, что я говорю, сейчас я тебе объясню».

«Ты прав. Я действительно не понимаю. Если она твоя жена, то ее муж — это ты, а если ты не ее муж, то и она не твоя жена. А из твоих слов можно заключить, что ты и ее муж — это два разных человека».