Путник, зашедший переночевать

Точно так же, как рабби Авраама женили на дочери раввина и гаона, так он сам женил своих сыновей на дочерях гаонов того поколения, а те, в свою очередь, поступали точно так же со своими сыновьями. Помню, как-то раз во время «трех дней ограничения»[191], как раз накануне свадьбы одного из внуков рабби Авраама, в Шибуш приехали все родственники невесты. И когда все эти раввины отправились из города в лес, в память о заповеди «Быть готовыми к третьему дню», и стояли там, опершись о деревья, а деревья эти были в цвету, и они читали из Галахи и Агады, мы все подумали: «Это тот самый лес, который встретил наших предков, когда они впервые пришли в Польшу, и на каждом дереве „вырезан был трактат из трактатов Талмуда“»[192].

Один раз я видел рабби Авраама. Я тогда поднялся рано утром, чтобы идти в школу, и по дороге увидел старика, красивого и лицом, и статью, в сатиновом одеянии, который поднимался по ступеням Дома молитв с сумкой для талита и тфилин в руке. Мне показалось, что он так и родился вместе с этой бархатной сумкой для тфилин и талита. А еще один раз я видел его у него дома. Было так: он и мой отец сидели рядом на праздничной трапезе, и мой отец сказал что-то из Торы, а рабби Авраам возразил ему. Отец зашел в Дом молитв, порылся там и нашел в книге «Руки Моисея» свидетельство своим словам. Он тут же послал меня к рабби Аврааму, и я нашел того в большой комнате, разрисованной красивыми картинами и увешанной зеркалами по всем стенам, кроме одной, на которой вместо зеркала был квадрат размером локоть на локоть, незарисованный и ничем не украшенный. Рабби Авраам спросил меня: «Кто ты, сын мой?» — и я ответил: «Я сын того человека, который возражал рабби Аврааму. Пусть господин посмотрит в книгу „Руки Моисея“, что у меня в руках, и увидит, правильны ли слова моего отца». Он посмотрел в нее две-три секунды и сказал: «Твой отец был прав». Я воспарил духом. Мое лицо смотрело на меня из каждого зеркала, и я видел множество похожих на меня детей.

Рабби Яков-Моше, сын рабби Авраама, дружил с моим отцом, они симпатизировали друг другу и рассказывали друг другу все, что узнавали нового для себя в Торе, а по субботам посылали друг к другу своих сыновей проверить у них уроки. Он и после смерти не расстался с отцом и перед тем, как умер в дни войны, назначил его опекуном своих сирот. Сейчас, когда я услышал, что его вдова приходила спрашивать обо мне, я вспомнил ее знатных предков и ощутил стыд, что такая почтенная женщина дала себе труд прийти ко мне. Я тотчас закутался в пальто и отправился к ней.

Дом ее был в развалинах, и крыша с него давно слетела. Человек, с которого слетела голова, уже не жилец — и дом то же самое. Даже тот первый этаж, что сохранился, этакое основание бывшего тела, где когда-то была большая лавка, кормившая несколько семей, теперь, не поймешь, то ли еще существовал, то ли тоже был разрушен. Тем не менее Сара как-то втиснулась туда, и не только она, но и все четыре ее невестки, вдовы братьев ее мужа. Некоторые из этих братьев погибли на войне, другие умерли от голода.

Сара удивилась, увидев меня. Я бывал у них дома ребенком, а сейчас достиг уже возраста ее покойного мужа. Много лет прошло с того времени, и, если бы они прошли благополучно, она улыбнулась бы мне и сегодня, как улыбалась тогда, но, поскольку они прошли далеко не безоблачно, она лишь ласково посмотрела на меня и тяжело вздохнула. Потом взяла стул и поставила передо мной. Я сидел перед ней и молчал, и она тоже сидела и молчала. Я хотел было спросить о ее детях, но прикусил язык: а может, и они, не дай Бог, умерли. С того дня, как на нас навалилась эта война, уже не знаешь, жив ли еще твой друг, а если жив, то можно ли это назвать жизнью. Прошли те славные годы, когда можно было спросить о человеке и тебе рассказывали, что у него в доме свадьба, или обрезание, или празднуют бар мицву, или зять строит себе третий этаж. Справедлив Ты, Господь, и суды Твои праведны. Только Ты знаешь: те страдания, что Ты послал на Израиль, — к добру они или не к добру?

Пока мы сидели, в комнату одна за другой вошли четыре женщины — четыре Сарины невестки, оставшиеся вдовами. Многих еврейских женщин война сделала такими. Мне вспомнился стих Иеремии: «Он стал, как вдова»[193]. Когда пророк Иеремия увидел разрушение Первого храма, он написал Книгу Плача, и душа его не успокоилась во всех этих плачах, пока он не уподобил народ Израиля вдове, написав: «Стал, как вдова» — не настоящая вдова, а как женщина, у которой, к примеру, муж ушел в море, но намерен к ней вернуться. Но когда мы приходим оплакивать это последнее разрушение, мы не успеваем сказать «как вдова», мы говорим просто «вдова», настоящая вдова, без сравнительного слова.

И вот сидит этот оплакивающий перед пятью достопочтенными вдовами из знатных семей, чьи мужья ушли и уже не вернутся. Ищет в душе, что им сказать, чем утешить, но, поскольку отнято у него сравнительное «как», не находит для них утешения.