Путтермессер, ее трудовая биография, ее родословная и ее загробная жизнь

Сразу после университета Путтермессер поступила в фирму «Мидленд, Рид и Коклберри». Это была аристократическая фирма на Уолл-стрит, и Путтермессер, взятую туда за ум и редкостное усердие (чаще свойственное иммигрантам), поместили в тылу конторы раскапывать прецеденты для тех, кто работает непосредственно с клиентами. Женщина и еврейка, она, однако, почти не ощущала дискриминации: тыл предназначался для нудной черной работы, и туда отправляли полезную молодежь. Свет там частенько горел до трех ночи. Было естественно, что с Верхней Ступеньки юридического факультета ты получала доступ к Подножию Лестницы в реальном мире прецедентов. Наградой было само существование чудо-лестницы. Путтермессер была там единственной женщиной, но не единственной еврейкой. Каждый год в заднее отделение «Мидленда, Рида» поступали три еврея (четыре в тот год, когда пришла Путтермессер, а посему при виде ее чаще думали «женщина», чем «еврейка»). Каждый год три еврея уходили — не те же трое. Трудным временем был обеденный перерыв. Большинство молодых людей шли в спортклубы поблизости, размяться. Путтермессер ела из бумажного пакета у себя за столом вместе с другими евреями, и это было странно: молодые евреи, казалось, были так же преданы сквошу[2], как остальные. Увы, в спортклубы их не принимали, и это удивляло — молодые евреи ничем не отличались от остальных. Они покупали такие же костюмы у тех же портных, носили точно такие же рубашки и туфли, не надевали галстучных булавок и стриглись так же — значительно короче, чем уличные охламоны, но не так коротко, как стрекулисты из банков.

Путтермессер помнила, что сказал о Дрейфусе Анатоль Франс: он был той же породы, что осудившие его офицеры. «На их месте он сам бы себя осудил».

Только выговор у них чуть-чуть отличался: «а» чуть глубже в носу, неприятно удлиненный «и», давно распространившееся из Бруклина в Грейт-Нек[3] и из ее Бронкса в Скарсдейл[4]. Эти две влиятельные гласные мистическим образом препятствовали повышению. Между тем игроки в сквош передвигались из тыла в главный офис. Одного или двух из них готовили: чистили щеткой, подкармливали сахаром, выводили на поводке — в партнеры; приглашали на обед с худыми благожелательными клиентами; они проводили половину дня в кафетериях больших благополучных банков, короче говоря, отращивали сливочные щеки и приобретали плавные манеры людей, которым всегда комфортно.

Евреи же, напротив, становились нервными, злобно шептались перед писсуарами (Путтермессер в дамской комнате слышала, как их ропот уходит в объединенный сток), становились перфекционистами, слишком серьезными, ожесточенно тыча пальцами, пикировались из-за принципов, и в их внешности и повадках все больше проглядывал еврей и все меньше — повзрослевший студент-спортсмен. Потом они увольнялись. Увольнялись по собственному желанию, никто их не выгонял.

Путтермессер тоже уволилась, устав от неумеренной учтивости — в особенности любезны были партнеры, обращавшиеся с ней как с равной аристократкой. Путтермессер объясняла это тем, что не произносит «а» в нос, не тянет «и», а главное, не дентализирует «д», «т» и «л», а придерживает их сзади, у верхнего нёба. Речь ее давным-давно была вымуштрована фанатичными учителями, миссионерами красноречия, выписанными ее элитарной школой со Среднего Запада, так что почти все следы областничества были истреблены, кроме темпа речи, по нью-йоркски размеренного. Путтермессер могла происходить откуда угодно. Она была до кончиков ногтей американкой, так же как ее дед в капитанской фуражке. От Касл-Гардена[5] до голубых туманов Новой Англии отец ее отца продавал американцам головные уборы, воротнички и галстуки! В жилах Путтермессер громко бился Провиденс, штат Род-Айленд[6]. Путтермессер казалось, что партнеры это чувствуют.

Потом она вспомнила, что Дрейфус идеально говорил по-французски и был совершенно француз.

На прощание ее повели в ресторан — в клубы, где состоят партнеры (так они объяснили), женщины не допускаются — и извинились.

— Нам жаль терять вас, — сказал один.

А другой сказал:

— Никого в команде, с кем пойти под брезент, а?

— Брезент? — сказала Путтермессер.

— Свадебный навес, — подмигнув, объяснил партнер. — Или их делают из овчины — я забыл.

— Интересный обычай. Я слышал, у вас бьют тарелки на свадьбе, — сказал второй партнер.