Путы для дракона (СИ)

Анюта. Синеглазая девочка–царевна. Это Мишка к её десятилетию написал стихи. Девочка–царевна. В семье обожали носить её на руках — Анюта терпела, а наедине с Леоном ворчала: «Кукла я им, что ли? И ты молчишь, ничего не говоришь. Если Мишка ещё раз меня на руки возьмёт, я так орать начну, что весь дом упадёт!» Она садилась рядом, на диван, и чуть покачивалась, подпрыгивая. «Я сегодня из школы шла, видела: голубь длинную такую корочку нашёл, а она жёсткая. Он её клюёт, а расклевать не может. И вдруг с дерева как слетят два воробья! Как схватят корочку за концы! А она тяжёлая! И они её тащить не могут. Отлетели чуть–чуть, а голубь их догнал и корочку отобрал! Жалко, правда?» Или посидит, подумает и вздохнёт: «Пап, ты маме скажи, чтобы она со мной не сюсюкала, а говорила нормально. От соседей стыдно». И этот серьёзный стонущий вздох заставлял Леона интересоваться: «А что ж ты сама не поговоришь?» Анюта поднимала озабоченные глаза: «Мама считает что я ещё маленькая. С нею нельзя ни о чём серьёзном говорить».

Нежная громада воздуха едва шевельнулась.

Леон глянул налево: приподнявшись на локте, Брис смотрел на него.

— Чего не спишь? Бессонница?

— Она.

— Давно?

— Лет двенадцать–тринадцать.

Брис не охнул, не присвистнул — только сел удобнее.

— С тех пор как память потерял?

— Наверное.

— Если завтра найдём хоть кого-то из команды, думаю, и сон, и память тебе мы вернём. Обещаю.

— Ты знаешь, что со мной? — удивился Леон.

— Надеюсь…

3.

Если бы не разрушения, в лучах размазанного белым пятном солнца город выглядел бы тортиком, старательно посыпанным белой крошкой. Так, конечно, это и был торт, но варварски пропаханный тупым и грязным ножом.

До завтрака Брис успел выполнить своё обещание: закатал штанины и залез в воду, где среди камней устроил недолгую охоту. Азартные покрякивания, резкие движения рук, веера испуганной воды — и вот Вик, ревниво оглядываясь, рвёт крепким клювом молочно–серебристую рыбину, а с углей уже догорающего костерка тянет поджаристой рыбной корочкой.

— Давно мечтал попробовать с солью, — высказался Брис, скупо потряхивая походной солонкой над парящим белым куском, нанизанным на узкое лезвие стилета.

— Мотоцикл придётся оставить здесь, — сказал он чуть позже. — Если жалко — когда надо, придёшь и заберёшь. Сейчас оттащим за те камни — никто и не найдёт. Это место у берега приметное — если могу, всегда сюда прихожу.

— А что ты делаешь в городе?

— Просто брожу. Всё надеюсь: вдруг кто из наших будет переходить и на меня наткнётся. — Прежде чем спустить мотоцикл в расщелину между камнями, Брис нагнулся и вынул — будто из самого камня — свёрток, похожий на аккуратную дубинку. — Держи. Это тебе, пока памяти нет, с «тараканами» драться.

Они спустили машину на самое дно и вернулись на берег.

Размотав тряпки, Леон обнаружил, что держит в руках… зонт. Только весь металлический. Рукоять сделана так, что, намокни рука, она скользить не будет: ладонь с двух сторон подпирали едва намеченные выступы. Леон попытался найти хотя бы подобие кнопки — не нашёл.

Брис покачал головой и указал на кончик рукояти.

— Держи от себя. Видишь винт? Поверни его против часовой стрелки, теперь введи в боковой паз. Осторожно!

Зонт громко щёлкнул, точно выстрелил, и сильно дёрнулся в руках. Леон тоже дёрнулся и чуть не выронил предмет из опасливо вытянутых рук. Оказывается, зонт на самом деле выстрелил. Леон держал в руках небольшой меч, лёгкий и удобный.

— А как он складывается? — с любопытством спросил Леон.

— Времени на разъяснения нет, — сказал Брис, и в его руках «зонт» тоже выстрелил клинком. — Мелочь, но приятно, что хоть это у нас остаётся. Нам бы ещё парочку пулемётов… Ладно, что уж мечтать о несбыточном.

— Почему о несбыточном? — неловко возразил Леон и принялся выгружать из стенок мешка детали, которые он тут же сноровисто собирал. — Глаза боятся — руки делают. Нет, голова не помнит — руки делают. Насколько я помню, у меня здесь два ручных пулемёта и три автомата. Кстати, вон в том кармашке патроны к твоему пистолету, который я тебе вечером дал. Запомнишь? А это… я быстро, правда…

Торопливой болтовнёй он хотел прикрыть свой страх перед недовольством Бриса. Вернулось знакомое ощущение, что его считают никчемным, досадной помехой в жизни («Спокойной ночи, командир!»), беспомощным… Закончив сборку последнего пулемёта, он осмелился поднять взгляд. Брис смотрел то ли недоверчиво, то ли изучающе.

— Вот, оказывается, какой ты, беспамятный, — медленно сказал он. — Но ведь когда мы вчера встретились… Или это опять была только память рук? Врезал-то ты мне от души. Забавно: попробовать вогнать тебе зубы в глотку? Останешься таким же благостным «ах–ах–ах!» или нет?

— Не понимаю, о чём ты.

— Ты был жёстким парнем, Леон.

— Жёстким? Значит, сейчас я вызываю у тебя отвращение?

— Хуже. Я себя чувствую себя такой скотиной, что дальше некуда. Мне хочется орать на тебя, разговаривать с тобой сквозь зубы, понукать — и всё потому, что разница между тем, кого я знал, и тем, кого теперь вижу, слишком огромна… Господи, быстрей бы найти ребят!..