Мужики дворовые за ним кинулись. Злые, чисто кобели цепные. Гнали, как волка. Лес-то им знаком был, а Дятлу откуда бы. Только у деревни встали летовать.
Уходил вприскочку. Страх в спину толкал, в затылок мокрый дышал, да и ноги легкие, длинные-лосиные, вынесли бы. Вот только так разогнался Дятел, что не угадал трясины за чарусой, травой да цветами забранной. Ухнул по бедра. Не сразу смекнул, что обратно к берегу бы рвануться. Задергался, вперед прянул, сильнее увяз. Ноги в пустоте болтались, ряска у пупа заплескалась.
Взвыл тут Дятел в голос. Почуял, как цапнула за пятку костяная рука.
Заорал, людей клича. Пусть услышат, пусть найдут — лучше от человеческой руки подохнуть, чем так вот, скотиной.
Не откликнулся никто, не выбежал ему головушку беспутную проламывать. Или отстали, след потеряли, или нарочно загнали да оставили в наказание, медленной смерти на растерзание.
Поорал еще Дятел, повыл, пока голос до заячьего писка не сорвал. Утренний лес молчал. Солнышко набухало, припаривало. Пахло живицей, зверем. Туман клоками расходился. Нудела мошка, забивалась в нос и глаза, перекликались осмелевшие птицы. Над верхушками елей расходился зеленый, холодный рассвет.
Зеленый, как глаза у паренька, что на кочке стоял. Откуда взялся, Дятел не разглядел. Молчал сначала, смотрел только.
— Жить хочешь? — спросил хрипло, дернув горлом.
Дятел рванулся, моргая опухшими, искусанными веками.
— Да! — откликнулся страстно. — Да! Да!
Никогда прежде так не хотел жить, как в болоте на издохе.
Зеленоглазый огляделся. Легко прыгнул с кочки на сушь. Дятел вывернул шею, боясь, что пацан рассмеется да кликнет кого из старшаков.
Парень же вернулся с хорошей веревкой. Бросил. Дятел не сразу сумел поймать, натянул на себя. Пропустил подмышками. Руки дрожали, как у пропойцы.
— Не вытянешь же, — сказал.
Зеленоглазый хмыкнул.
— Там поглядим.
И — вытянул.
…жил паренек в землянке. Справной такой, зиму зимовать можно. На склоне была устроена, дерном покрыта, по бокам окошки, пузырями затянутые. Труба даже торчала. Недалеко бежала речка, там Дятел и отмывался от грязи, от вони болотной, зубами клацая. Пока плескался, сморкался да порты полоскал, пацан в норе своей возился.
Цыган вылез обсушиваться на солнце, отряхнулся, выжал одежды, уставился на лесовика.
Тот стоял у своей землянки. Спокойный, что пень. Глаза его, Дятлу показались, посверкивали, как у лесного кота. Собой видный — жилистый, стройный, лицо чистое, волосы русые с серебром.