ПВТ. Тамам Шуд

Корабелла стояла в сердце летнего, закатного, шумно, влажно дышащего леса. Пахло разогретой смолой и сырыми грибами, перекрикивались птицы, взлетела на сосну белка, надоедно жужжало комарье… Где-то прошел крупный зверь, едва слышно качнув ветви. Под ногами сплетались корни, усыпанные опадом и сухими иглами, прелью и мхом.

Дом свой, оказывается, в себе носил — а как истосковался. Как долго искал. А Лут знал, знал всегда…

— Давай! — крикнул Волоха, и голос его подхватило лесное, прозрачное, долгоногое эхо. — Медяна!

Сначала не было ничего, и у русого на миг смешалось, помутилось в голове — будто не было ничего, будто очнулся он в лесу, и все ему привиделось… Так явно представилось, что сжалось сердце. Бросил взгляд на руки, на кольца Лафона, сидящие на пальцах, как самоцветные жуки.

Загорелись те кольца, отрезвляя глаза и разум.

А потом будто малая искра алмазом царапнула закатное небо, пала в лесные недра и от искры той взмыли янтарные волны.

Вспыхнуло.

Волоха вжался в ствол сосны, чувствуя, как дрожит земля, стелет гривой янтарное пламя, и они с Лесом, с Еремией, с существом — падают, падают, падают, валятся, сцепленные крепче муравьиных челюстей… Ударило по глазам.

Нырнул — из тьмы во тьму. Словно ушел под воду раскаленным затменным полднем.

***

Тамам Шуд — вот — встал, расправил руки. Торжествуя, празднуя победу. И Манучер отразил его, тем же жестом — а Лина будто в живот ударило, аж дыхание пресеклось. Точно такое он видел на фреске, которую в разрушенном храме Лута показывал ему Нил. Точно такое же.

И не он один смотрел на Манучера. Юга застыл подле. Он не был похож на самого себя; черты его лица выражали крайнюю степень отчаяния. И решимости.

Взглянули друг на друга.

Третий взял его за руку, притянул к себе.

— Ступай, береги людей, не давай им смотреть, — проговорил быстро, будто зная, как Лину нужно, чтобы кто-то подсказал, показал, направил. — Все будет хорошо, Лин.

— Постой! А ты?! Что ты?!

— А я буду танцевать, — усмехнулся Юга, погладил по щеке.

Подмигнул и отпустил.

Знал, как поступить.

Скорее, он бы вонзил синюю стрелу себе в глаз, чем воткнул в горло Второго — беззащитно открытое ночью. Пустое, пустое.

Смотрел — видел только один исход. Только один способ заставить Выпь содрать с лица, с живого мяса паразита, приросшую личину Манучера. Заставить его быть собой — снова.

Вернуть домой.

Не был уверен, что гривни его признают; все же, один явился, без их настоящего хозяина. Да и травы той мало стало: повытоптали, поели. У реки вот осталась нетронутая гряда. Третий разглядел пышные, белые соцветия, улыбнулся невольно: Таволга бы его затею не одобрил, но и не бросил одного. Юга воззвал, протянул руку и выдохнул, когда в ладонь ткнулся мягкий храп…

— Спасибо, — молвил тихо, прыжком оказался на спине.

Гривень качнулся, принимая седока. Легко, быстро побежал-покатился тягучей изумрудной волной — своей особой тропой, к лагерю Хангар.

Ангоб Юга не вздевал. Ни к чему теперь.

Гривень внес его в самый Нум, в сердце его становья, и там Юга его отпустил.

Сердце билось мерно, холодно.

Впервые за много дней он был спокоен.

Шел — перед ним расступались. Погружался во взгляды. По щиколотку, по колено… Хангары окружили чужака плотным, движущимся, змеиным кольцом, и Юга стал — оком бури.

— Ты! Кто таков?! Что здесь?!..

Человек из Нума пробился к нему и застыл, так же зачарованный.

— Я принес вам дар, — медленно проговорил Юга.

И вскинул руки, обрушивая на себя, на Нум опрокидывая — танец.

***

Гаер, перегнувшись через борт Соль, до белых костяшек в него вцепившись, видел, как растет, ширится, раскручивается посередь войска противника водоворот. Локуста бешено мчались по кругу, будто в проклятом хороводе, и, достигнув сердца его, срывались… В распахнутое, как по жаре, окно черной пустоты.

Арматор оглянулся, встретился взглядом с Эдельвейсом.

Оба знали, кто в сердцевине кружения.

— Не выплывет, на этот раз — не выплывет, — хрипло предрек Гаер.

— Что он танцует? — быстро, деловито справилась Солтон.

Она казалась спокойной, только лицо сделалось старым, темным, деревянным.

Гаер помолчал, прежде чем отвечать.

— Воронку. И Мясорубку. И что-то еще, совсем иное, свое… Он их затягивает, он их — убивает. Но и сам…

— Это конец, арматор, — сказал Эдельвейс, обреченно жмурясь. — Второй в ответ уничтожит всех.

— Не всех, не ссы, — Гаер шумно выдохнул, — только одного. Или двух. Значит, так. Пни Косту, пусть сцедит у своих уток темные очи. Первым раздай. И Сомовы ветряки пускай зарядят — нужно порошок по полю пустить.

***

Манучер не мог быть спокойным. Что-то дергало внутри, не давало мира. Людское мельтешение его раздражало.

Наклонился, подобрал эдр — лежал у самого входа в палатку. Погладил грани пальцами. Внутри игрушки порхала маленькая живая тварь. Здесь их звали бабочками. А там, на Сиаль, вспомнил Выпь — душками.

Откуда только взя…

Подчиняясь смутному порыву, слегка сдвинул маску, не без труда отстраняя от лица — и словно свежий ветер хлынул, принес, рассказал.