Пых — и там!

— Раша крэйзи… — ошалело бормочет интурист — и вспыхивает. Точнее, даже не вспыхивает — обращается на долю секунды в подобие хрустальной статуи, наполненной бледно-золотистым сиянием. Так, мама, выглядит со стороны момент старта. Еще его называют — пых. Был негритос — и нету. В Америку небось свою ненаглядную подался, оставив на сетчатке моих глаз темный отпечаток. Теперь, куда ни повернись, везде его силуэт.

Джип тем временем издает прощальное чмоки-чмоки, потихоньку отчаливает от парапета и, огибая выбоины, тоже покидает место происшествия.

— А вы свидетель? — оборачивается ко мне блюститель порядка.

— Никакой я не свидетель, — открещиваюсь я.

— Но вы же рядом стояли!

— Спиной стоял.

— Так, — говорит полицейский. — Номер ваш сообщите.

— Нету, — ухмыляюсь я в ответ.

— Как нету?

— Так, нету. Ни телика, ни номера.

— А как же вы…

— Пешком.

— А… если куда-нибудь далеко?

— А некуда. Вполне доволен своим районом.

— А на работу?

— До работы полтора квартала.

— Ну а на ярмарку там… в супермаркет…

— Маршруткой.

— Да сколько их осталось, маршруток? Раз-два — и обчелся!

— Ну вот тем не менее…

Полицейский заинтригован.

— Иеговист, что ли? — догадывается он, понизив голос.

— Православный.

— Так патриарх же заявил публично, что нет греха в телепортации!

— Н-ну… нет — значит, нет.

— А что ж вы тогда?

— Да вот так как-то, знаете…

Внезапно шагах в двадцати от нас с воплями, визгом и руганью образуется на тротуаре куча-мала. Из ничего вопреки Ломоносову и прочим Лавуазье. Что-то вроде развалившейся регбийной схватки. Все понятно: золотая молодежь конается с утра пораньше, у кого телик круче. На спор набирают номер одной и той же блямбы, а та уже раскидывает, кого в центр, кого на периферию.

Полицейский, мгновенно забыв о престарелой паре нарушителей, спешит туда со всех ног.

Да, мама… Такая вот теперь у твоего сына жизнь.

* * *

Вообще-то я иду на работу. Но, во‐первых, как было сказано выше, до нее два шага, а во‐вторых, у меня еще полчаса в запасе.

Утренний скверик безлюден. Присаживаюсь на скамейку и погружаюсь в невеселые свои думы.

Назвав себя православным, я погрешил против истины лишь отчасти. Корни православные, сам крещеный. Единственная закавыка — неверующий.

Отсюда мое отношение к телепортации. Чисто светское. На уровне здравого смысла.

Судите сами: человек исчезает там и возникает тут. Там его рассы́пали на атомы — тут из атомов собрали. А вы убеждены, что это именно тот самый человек, а не его точная копия? Или, скажем, что несколько ваших молекул в процессе сборки-разборки не потерялись? Я вот, например, совершенно не убежден.

Ну и зачем мне все это надо?

Нет уж, лучше пешочком…

По ящику такую неприязнь к современным способам передвижения открыто называют суеверием, а то и мракобесием, но я не обижаюсь.

Смотрю на часы. До начала рабочего дня двадцать четыре минуты. Скоро они истекут, и придется мне опять распинаться перед клиентами, расписывать все преимущества новой модели, подбивать на тест-драйв и обещать неведомый доселе восторг, едва лишь станете владельцем сверхпродвинутого девайса.

Да, как это ни забавно, фирма наша продает телики.

— Вы только попробуйте! — патетически восклицаю я, указывая на блямбу в углу торгового зала. — Испытайте!

— Может, сами для начала продемонстрируете?

— Нет! — с жаром возражаю я. — Ну что такое демонстрация? Что такое взгляд со стороны? Это надо ощутить самому…

Начальство давно уже в курсе моей телепортофобии и сильно этим недовольно. Действительно, чепуха какая-то получается: надо любить то, что продаешь, причем искренне, самозабвенно.

А иначе какой же ты менеджер по продажам?

* * *

Со стороны площади в безлюдный скверик входит дама лет сорока с лишним. Ни телика в руках, ни сумки, в которой мог бы таиться телик. Стало быть, тоже из тех, кому не по душе нынешние порядки. Достигнув фонтанчика, окидывает цепким взглядом скамьи и направляется ко мне.

— Вы разрешите?

— Пожалуйста-пожалуйста… — любезно отзываюсь я.

Присаживается рядом.

— Скажите, вы верующий? — спрашивает дама.

Странно. День еще только начинается, а меня вот уже второй раз пытают относительно религиозной принадлежности.

— Кто? Я?.. — задумываюсь на секунду. — Да, наверное… нет.

— Вы ошибаетесь, — с ласковой грустной улыбкой поправляет она, однако голос ее тверд. — Вы — верующий. В глубине души — вы верующий.

— С чего это вы взяли?

— Но я же вижу!

Да-да, все верно: без гаджета — значит, свой. Нечто вроде пароля.

— И что?

— Боитесь за свою душу. Вы хоть раз телепортировали?

— Ни разу.

— Вот видите!

— Простите, не понял… Что вы хотите сказать?

Вообще-то все ее доводы я знаю наперед, поскольку отчасти это и мои доводы, просто самому-то мне, во избежание неприятностей по службе, лучше помалкивать. Телепортация (скажет она) — смертный грех, а патриарх продался олигархам. Даже если вы считаете себя неверующим (скажет она), то хотя бы должны понимать, что телепортация чревата онкологическими заболеваниями, необратимым изменением генетического кода и (тут она перейдет на интимный полушепот) мужским бессилием.