Пыль, пепел, кровь и песок

Помимо кровоподтеков, скорее всего, от веревки или чего-то похожего, посиневшей кое-где кожи и свежих шрамов Тансиар увидел на тонкой кисти кое-что еще. Помимо брачных уз он нацепил на нее еще и это! Серебристый браслет в виде двух обращенных друг к другу, словно в поцелуе, кошачьих голов с пятнистыми загривками. Сатринит[24]. Хотя за дикарей принимали пепельных, подобные игрушки были в ходу именно у римериан. Мерзость! И теперь эту штуку так просто не снять – помимо специального заклятья и рун, скреплявших его, освободить ее сможет только тот, кто накладывал чары или же его смерть. И Тансиар догадывался, чьих рук было это дело.

– Скажи мне одну вещь: он был надет на тебе на свадьбе? – мужчина указал глазами на браслет.

– Неужели ты думаешь, что я согласилась бы на этот… на это… унижение добровольно? – возмутилась Анаис.

– Нет, – Чиаро спрятал улыбку. – Не думаю.

Увидев его реакцию, женщина нахмурилась и замолчала.

– Если тебя так интересуют подробности, спроси его сам.

– Нет. Я хочу, чтобы мне обо всем рассказала именно ты, – сдаваться Альентэ не привык, да и упрямства ему было не занимать. – Ведь условия перемирия были предварительно оговорены между нашими семьями, разве нет?

– Да, были… – покорно кивнула она. – Но в самый последний момент со мной словно что-то случилось, и я почувствовала, что не смогу, что так быть не должно!

– Я видел: ты сопротивлялась до последнего, даже несмотря на силу браслета, – сказал Тансиар, внимательным взглядом изучая свою собеседницу. – Мало кто на твоем месте осмелился бы на это.

– Я попыталась, – Анаис подняла свои восхитительные глаза на воина, – но было уже поздно. На мне лежала вся ответственность за заключенный мир. Она и сейчас лежит. Наверное, только это и останавливало меня… до сих пор.

Пепельная спокойно положила ножны с узким клинком на столик, встала и подошла к окну, вглядываясь в бархатистые сиреневые сумерки, но потом передумала и вернулась.

– Узы брачного союза считаются священными, его тайна принадлежит только двоим, и я не имею права говорить об этом, тем более – говорить с тобой, ведь ты его брат… Но и молчать я больше не в силах, ведь молчание означает согласие. Что ж… Ты сам попросил рассказать тебе. – Руки Анаис потянулись к тугим косам и начали их машинально расплетать, а взгляд стал совсем отрешенным. – Ночь всегда была для меня любимым временем суток. С детства мне нравилось смотреть на звезды, слушать стрекот цикад и вдыхать напоенный ароматами цветов летний воздух, такой густой, хоть пей… Но теперь звезды больше не освещают мои ночи, они кажутся мне одна темнее другой с тех пор, как я стала его женой. Вначале я еще пыталась убедить себя, что таково мое предназначение – сохранять мир и повиноваться чужаку. Ты поймешь меня, потому что знаешь, что такое долг, что иногда обстоятельства требуют от тебя забыть о своих чувствах, заставить их замолчать, представить, что их нет… – Смарагдовые глаза потемнели, но сейчас в них не было той боли, отражение которой он видел в Темполии. Пепельная в самом деле сожалела о несбывшемся и знала, что обречена. Они оба это знали. Вот только откуда?

– И я терпела, – тихим голосом продолжала она. – Долго, мучительно, трудно. Подчас страшно. Я считала себя исправной женой. Он делал то, что хотел, а я подчинялась. Была послушной и верной, но любви не было. Не было ничего, кроме легкой отстраненности и разрывавшегося вдали от родины сердца, заставить замолчать которое у меня так и не вышло. А большего дать ему я не могла. Я тогда еще не знала, что единственное, чего он никогда бы не потерпел от женщины, – это безразличия. Осознание этого пришло ко мне много позже, но к тому времени мы уже стали врагами. Хотя нет, мы были ими всегда… И вскоре моя холодность стала моим приговором. Теперь я понимаю, в чем была моя главная ошибка! Нужно было сыграть, прикинуться влюбленной весенней кошкой, повиснуть у него на шее, признаться в любви, тогда бы я быстро наскучила ему! Но я не смогла… Боги, я не смогла претвориться… А он понял это! Он все понял! И начал мучить меня, чтобы отомстить… – Зеленые глаза отчаянно блестели, глядя в никуда, но губы шевелились, и пепельная продолжала говорить. Она замерла на краю кресла, как будто на краю обрыва: еще шаг – и пропасть.