Пыль Снов (ЛП)

Ши’гел не покидал Эмпелас Укорененный уже восемь столетий. За такой короткий промежуток времени вряд ли хоть что-то изменилось в регионе, который люди зовут Пустошами. Тем не менее имеет смысл тактическая разведка.

Подумав так, Гу’Ралл взмахнул месяц назад отращенными крыльями, расправляя продолговатые перочешуи, чтобы они смогли раскрыться под давлением ветра.

Затем ассасин спрыгнул с острого уступа Брови, захлопал крыльями, распластывая их во всю ширину; раздалась песнь полета, тихий бормочущий звук, который для Ши’гел является музыкой свободы.

Покинуть Эмпелас Укорененный… как давно Гу’Ралл не чувствовал такого… такого возбуждения. Два новых глаза на челюсти открылись в первый раз, и двойная картина — небеса вверху, проносящаяся земля внизу — на миг смутила его; но вскоре ассасин сумел произвести необходимое разделение, найдя верное соотношение двух точек обзора, узрев обширную панораму окружающего мира.

Новые соки Ацил амбициозны, поистине блестящи. Неужели безумие приводит к раскрепощению творческих сил? Вполне может быть.

Это возможность для новой надежды? Нет. Надежда невозможна.

Ассасин скользил в ночи, взлетал высоко над опустошенной, практически мертвой равниной. Словно осколок убитой луны.

Пустоши

Он не был одинок. На самом деле он не помнил, что такое одиночество. Это невозможная идея, насколько он мог понять. Все, что он мог сказать — что лишен тела и наделен сомнительной привилегией перемещаться из одного спутника в другого по малейшему желанию. Если они погибнут или каким-то образом отвергнут его… что же, тогда он, несомненно, умрет. А он так хочет оставаться в живых, наслаждаясь и восторгаясь друзьями, своей забавной, во всём несогласной компанией.

Они бредут по пустыне, разоренной и всеми брошенной, по стране битого камня, наметенных ветром дюн серого песка, полей вулканического стекла, начинающихся и оканчивающихся без видимого порядка. Холмы и гребни сталкиваются и переплетаются; ни одно дерево не пятнает волнистые горизонты. Солнце над головами — мутный глаз, едва пробивающий путь между облаками. Воздух сухой, ветер не прекращается никогда.

Единственным источником пропитания для группы служат выводки странных чешуйчатых грызунов — их жилистое мясо отдает пылью — и большие ризаны, у которых под крыльями есть карманы с молочного цвета водой. День и ночь за ними летят плащовки, терпеливо поджидая, когда кто-нибудь упадет и не встанет. Но это кажется маловероятным. Перетекая из одной персоны в другую, он мог ощутить в них внутреннюю решимость, необоримую силу.

Увы, крепость тел не мешала им бесконечно плакаться и жаловаться на несчастья. Это стало основным предметом всех бесед.

— Что за расточительство, — бормотал Шеб, почесывая под клочковатой бородой. — Пробурите несколько колодцев, сложите камни, сделав дома, лавки и так далее. У вас появится нечто ценное. Пустая земля бесполезна. Я жажду дня, когда все это будет пущено в оборот. Повсюду на поверхности мира. Города, переходящие один в другой…

— Не будет ферм, — возразил Последний, как всегда скромно и мягко. — Без ферм нечего будет есть.

— Не будь идиотом, — рявкнул Шеб. — Конечно, фермы будут. Но не будет всякого рода бесполезных земель, где живут только треклятые крысы. Крысы в земле, крысы в воздухе, и жуки, и кости — вы могли бы поверить, что бывает столько костей?

— Но я…

— Тише, Последний, — сказал Шеб. — Ты никогда ничего путного не говоришь.

Асана подала свой голос, слабый и дрожащий: — Не ссорьтесь, прошу. И так все ужасно плохо без твоих нападок, Шеб…

— Помолчи, карга, или будешь следующей.

— Попробуешь на меня, а? — сказал Наппет. И сплюнул. — Нет, не думаю. Ты болтаешь, Шеб, вот и все. Однажды ночью, едва ты заснешь, я вырежу у тебя язык и скормлю клятым ризанам. Кто возразит? Асана? Последний? Вздох? Таксилиан? Раутос? Никто, Шеб. Мы танцевать будем.

— Избавьте меня от всего этого, — застонал Раутос. — Я всю жизнь страдал от сварливой жены. Надо вам сказать, я о ней вовсе не жалею.

— И вот выходит Раутос, — рявкнула Вздох. — Моя жена сделала это, моя жена сказала то. Меня тошнит, не хочу слушать про твою жену. Ее ведь здесь нет? Ты, похоже, утопил ее, вот почему ты в бегах. Ты утопил ее в изящном фонтане у дома, ты держал ее, смотрел, как глаза выпучиваются, как рот раскрывается, как она кричит под водой. Смотрел и улыбался, вот что ты делал. Я не забыла, не могу забыть. Это было ужасно. Ты убийца, Раутос.

— Опять она, — сказал Шеб, — бормочет о своем утоплении.

— Может, и ей язык отрезать, — ухмыльнулся Наппет. — И Раутосу. Хватит говна насчет утоплений и жен, хватит жалоб… Остальные еще ничего. Последний, ты ничего не говоришь, так что никого не злишь. Асана, ты почти всегда умеешь держать рот на замке. А Таксилиан вообще рта не раскрывает. Останемся только мы, и…

— Вижу что-то, — сказал Раутос.

Он ощутил, как их внимание перемещается, фокусируется, он увидел их глазами смутное пятно на горизонте, нечто вздымающееся в небо, слишком узкое для горы, слишком массивное для дерева. В лигах отсюда. Торчит словно зуб.