Пыль Снов

Он вспомнил ночь, когда они с Кайлавой посетили дом Серен Педак в странном, испорченном городе Летерасе. Весть о смерти Тралла Сенгара — это был один из худших моментов жизни Онрека. Но встать перед вдовой друга… это оказалось еще мучительнее. Устремляя на нее взор, он ощутил, как внутри все рушится; он зарыдал, не уповая на утешение, а потом удивился силе Серен, сверхъестественному ее спокойствию. Он говорил себе, что она уже прошла ступени горя — во дни и ночи, последовавшие за убийством любимого. Она смотрела, как он рыдает, и в ее глазах была печать — но не было слез. Потом она заварила чай, не спеша, тщательно, пока Онрек беспомощно висел на руках Кайлавы.

Не сразу он осознал всю бессмысленность, всю ужасающую нелепость гибели друга. А той ночью он пытался говорить о Тралле — о делах, объединивших их с того мига, когда Онрек решил избавить встреченного воина от уз Отсечения. Он снова и снова вспоминал яростные схватки, отчаянные обороны, деяния невообразимой смелости, каждое из которых способно даровать достойный конец, смерть, раздутую значительностью, сияющую жертвенностью. Но Тралл Сенгар пережил всё, превратив боль и потери в торжество.

Окажись Онрек там, посреди забрызганной кровью арены… спину Тралла было бы кому защитить. Убийца не преуспел бы, совершая акт подлого предательства. Тралл Сенгар жил бы, видел, как его дитя растет в чреве Серен, видел, восхищаясь и полнясь радостью, как лицо аквитора сияет, как она сосредотачивается на внутреннем. Ни одному мужчине не дано ощутить такой завершенности, ибо она стала сосудом продолжения, образом надежды и оптимизма, ликом будущего мира.

О, если бы Тралл смог ее увидеть… никто не заслужил этого больше, чем он. Все эти битвы, раны, испытания и аура одиночества, которой Онреку так и не удалось пробить — так много было измен, но он стоял не сгибаясь, он делился с другом последним. Нет, в такой смерти нет ничего подобающего.

Серен Педак была вежлива и мила. Она позволила Кайлаве совершить ритуал, гарантирующий безопасные роды. Но она также дала понять, что больше ничего не хочет, что этот путь пройдет в одиночку, что она достаточно сильна.

Да, женщины могут наводить трепет. Силой своей, способностью всё вынести.

Онрек мог, конечно, предложить Кайлаве подарки и вкусные кусочки, но всякая попытка была бы встречена насмешками повитух и гневным рычанием самой Кайлавы. Он научился держать дистанцию, особенно сейчас, перед близкими родами.

А еще он полюбил Удинааса. Конечно, этот человек более склонен к иронии и сарказму, чем Тралл, ценит острые комментарии. Единственное оружие, которым Удинаас владеет в совершенстве. Но Онрек проник в склад его живого ума и, более того, нашел, что человек проявляет неожиданные добродетели в новой для него роли отца. Черта, которую Онрек намеревается позаимствовать в нужное время.

В первый раз такую возможность он упустил: его первенец Ульшан Праль вырос под присмотром других — его растили неродные братья, дяди и тети. Даже сама Кайлава чаще отсутствовала. Поэтому, хотя Ульшан был их крови, душой он скорее принадлежал к вырастившему его племени.

Столь многое изменилось. Мир, кажется, несется мимо, эфемерный и уклончивый; дни и ночи пролетают сквозь пальцы. Снова и снова его парализует чувство потери, ошеломляет отвращение. Очередной миг исчез, очередное мгновение съеживается за спиной. Он старается оставаться бдительным, оттачивает чувства, чтобы ощутить благословенные явления, поглотить, насладиться вкусом мгновения — но тотчас же потоп заливает его, заставляя молотить руками, тонуть в ослепляющем, оглушающем приливе. Слишком много чувств; кажется, слезы стали ответом на слишком многое — на радость и на горе, на нежданные дары и мучительные потери. Похоже, он забыл жизнь смертных, уже не умеет реагировать иначе. Похоже, иные реакции унесло первыми, ведь время стало бессмысленным, жестоким проклятием, оставившим ему лишь слезы.

Удинаас и Сильхас Руин подошли ближе.

Онрек почувствовал, что снова плачет.

* * *

Побережье Д’расильани выглядело изгрызенным и подгнившим; мутные, полные ила буруны бушевали между рваными выступами известняка и полузатопленными песчаными наносами. Пена оттенка бледной плоти окружала мангровые заросли, покачиваясь на волнах. Насколько мог разглядеть в подзорную трубу Надежный Щит Танакалиан, у линии прибоя наносы песка и гравия чередовались с грудами мертвой рыбы, покрытыми чайками и тварями иного рода, длинными, на коротких ногах — вероятно, рептилиями. Они то и дело врезались в стаи чаек, заставляя тех с воплями разлетаться.

Он был рад, что не стоит на этом берегу, таким чуждым казался тот уроженцу Напасти, где воды глубоки, чисты и мертвенно-холодны, где всякий залив и фиорд скрывается в темноте утесов, в густой поросли пиний и елей. Он даже не мог раньше вообразить, что такое побережье может существовать. Мерзкое, вонючее, похожее на громадное свиное корыто.