Пылай, огонь

Откуда-то поблизости до них донесся четкий сухой звук пистолетного выстрела.

Можно было бы сосчитать до трех, максимум до четырех — и столь же ясно раздался звук второго выстрела.

Затем наступило молчание.

Полковник Роуэн очень медленно подошел к разбитому окну и, высунув голову, посмотрел налево.

— Балмер! — крикнул он, хотя сержант, скорее всего, не мог его слышать. — Балмер!

Далеко к югу красные отсветы пламени пожаров стали озарять небо.

Смертельно бледный полковник Роуэн отдернул голову от окна и повернулся. Неверными шагами, словно в ступоре, он добрался до стола и застыл за ним — в своем пурпурном мундире, с окаменевшим лицом.

Все присутствующие, пораженные изумлением, чувствовали себя как во сне. Он длился и длился, но он не мог быть бесконечен. Из руки мистера Сларка выпала шляпа и легла на пол. Луиза Тремьян съежилась в кресле. Только Флора продолжала стоять на месте, вздернув подбородок, гляди куда-то вдаль.

Наконец они услышали звуки шагов. Сержант Балмер, тяжело волоча ноги, появился в комнате. Никто не подгонял его, когда он шел мимо окон, никто не проронил ни слова.

Медленно, с помрачневшим и усталым лицом, он проложил себе путь сквозь толпу в коридоре. Когда сержант появился в дверях, по лицу его было видно, что он ничего не понимает из происходящего. В опущенной руке он держал пистолет с короной и правительственной эмблемой.

— Итак? — откашлявшись спросил полковник Роуэн. Гнев так и бурлил в нем. — Что случилось? И где... где суперинтендант Чевиот?

Видно было, что Балмер с трудом приходил в себя.

— Видите ли, сэр, — сказал он, — суперинтендант не вернулся.

— Я знаю! Где он?

Сержант Балмер вскинул голову.

— Я что хочу сказать, сэр, — с трудом выдавил он, — он вообще не вернется. Я что хочу сказать... он мертв.

И снова мрачное молчание воцарилось в комнате, освещенной лампами под красным и зеленым абажурами.

— Понимаю, — пробормотал полковник Роуэн.

— Хогбен, — со всей силой ненависти сказал Балмер, — Хогбен и не собирался никуда убегать. Хогбен... — он остановился и повернулся. А вы же знаете суперинтенданта. Он двинулся на него с пустыми руками. И Хогбен выхватил пистолет и выпалил ему прямо в лицо.

У сержанта Балмера перехватило горло, и он сделал еще одно отчаянное усилие, чтобы заговорить.

— Ну вот, — сказал он. — Я был неподалеку. Суперинтендант предупредил меня, чтобы я никогда не носил с собой заряженное оружие. Я заверил его, что не буду. Но оно у меня было. Я подошел почти вплотную, так что промахнуться просто не мог. И я влепил пулю этому подонку Хогбену прямо между глаз. И, видит Бог, я горжусь этим.

Все молчали, пока мистер Мейн не взорвался.

— Это была ошибка Чевиота! — вскричал он, не в силах справиться с нервным потрясением. — «Пылай, огонь, и клокочи, котел!» Он всегда цитировал эти слова, когда шла речь о Маргарет Ренфру. И он не знал, он не догадывался, что эти слова могли быть отнесены скорее к нему. — Мистер Мейн пришел в себя. — Леди Дрейтон! Прошу простить меня! Я не имел в виду...

Голос у него прервался.

Флора не шевельнулась, она не проронила ни слова, не посмотрела ни на кого. У нее лишь дрожали губы, и дрожь эта становилась неудержимой; все слышнее становился рев толпы, и пламя окрашивало пурпуром край неба.

Эпилог «О, женщина! В нашем доме, где царит покой...»

Когда Чевиот увидел фигуру повернувшегося Хогбена, черным силуэтом выделяющуюся на фоне языков пламени, он сразу же понял, что сейчас произойдет, потому что отдаленные отсветы мелькнули на посеребренном стволе пистолета.

Он успел вымолвить лишь одно слово: Ф л о р а! — как Хогбен нажал курок.

Что-то с огромной силой ударило его по голове. Или это ему показалось, потому что он не увидел вспышку, не услышал выстрела. Одна лишь мысль мелькнула у него, что странно было бы падать ничком, а не на спину, получив удар тяжелой пули.

Затем наступила темнота, кроме которой ничего больше не было.

Он не мог сказать, сколько длилось погружение в эту темноту. До него доносились звуки и голоса, словно из другого мира. Он чувствовал свои мышцы, свои нервы и сердце. В голове у него проплывали какие-то мысли, что несказанно удивило его.

Если он мертв, то, конечно, не может думать. И, конечно же, не может слышать.

— Суперинтендант! — сказал чей-то голос.

Чевиот приподнял голову, которая страшно болела, у него все расплывалось перед глазами. Как ни странно, он стоял на коленях у дверцы какого-то кеба.

— Я ничего не мог сделать! — снова и снова повторял голос. — Как мог я что-то разглядеть в этом проклятом тумане, когда машина едва только вывалилась из ворот и врезалась в меня передним бампером?

— Пуля, — сказал Чевиот. — Должно быть, она не попала в меня!

— Какая пуля? — сказал голос у него над ухом. И он узнал его.

Он высунул голову из открытой двери такси. Перед ним стояла стена непроглядного октябрьского тумана. Шляпа на нем была мягкой и современной формы. Сквозь туман мерцали слева огни паба.