Пылай, огонь

— Я знаю, что вы хотите услышать от меня, доктор. Хорошо, я пойду вам навстречу. Он стал моим злым гением, когда ему потребовалось три недели, чтобы объяснить мне элементарные правила арифметики.

— Меня не столько интересуют ваши слова, — тихо ответил врач, — сколько ваша убежденность, что это в самом деле правда.

Наступила пауза.

— Понимаю, — наконец прошептал Холмс. Голос его был еле слышен, и он был полон глубокого страдания. Даже Фрейд, который мог быть столь же цепок и неотступен, как Холмс, когда этого требовали обстоятельства, с трудом нарушил долгое молчание, наступившее после убийственного признания.

Довел разговор до конца сам Холмс. Обведя глазами комнату, он наткнулся взглядом на меня, и его лицо оживилось.

— Ватсон? Подойдите ближе, старина. Ведь вы мой старый друг, не так ли? — неуверенно спросил он.

— Вы же знаете, что так оно и есть.

— Ах, да. — Приняв сидячее положение, он откинулся на подушки, утомленный этим усилием, и в его некогда спокойных серых глазах появилось тревожное выражение, с которым он уставился на меня. — Я почти ничего не помню о последних нескольких днях, — начал он, но я прервал его движением руки.

— Все позади. Не думайте о том, что было. Все позади.

— Я же говорю, что почти ничего не помню, — упрямо продолжал настаивать он, — но, кажется, я позволял себе кричать на вас, осыпать вас различными оскорблениями. —

Он смущенно улыбнулся, стыдясь самого себя. — В самом ли деле так было, Ватсон? Или же я просто вообразил?..

— Вы в самом деле просто придумали все, мой дорогой друг. А теперь ложитесь.

— Дело в том, — продолжал он, подчиняясь моему указанию, — я хотел дать вам понять, что на самом деле я ничего такого не имел в виду. Вы слышите меня? Ничего подобного я не думаю. Я четко помню, что обозвал вас Искариотом. Простите ли вы мне столь чудовищное обвинение? Простите ли?

— Холмс, я прошу вас!

— Теперь вам лучше было бы оставить его, — вмешался Фрейд, кладя руку мне на плечо. — Ему надо поспать.

Встав, я поспешно вышел из комнаты, ничего не видя от слез на глазах.

9 Относительно игры в теннис и на скрипке

Хотя Холмс и освободился пока от власти кокаина, необходимо было держать его под постоянным наблюдением, столь же неотступным, что и раньше. Я как-то намекнул относительно возвращения в Англию, предполагая, что самое худшее уже позади, но он умолил меня остаться. Состояние духа Холмса еще было на тревожно низком уровне, его все также трудно было заставить есть и практически невозможно было вернуть в некогда принадлежавший ему мир. Близкий человек рядом был ему столь необходим, что я позволил себя уговорить остаться еще на какое-то время.

Состоялся очередной обмен телеграммами между мной и женой. Я описывал ситуацию и просил у нее прощения за задержку, а она со свойственными ей теплом и бодростью сообщила, что Куллингуорт отлично заменяет меня на приемах и что она рассказала Майкрофту Холмсу о достигнутых успехах в лечении брата.

Тем не менее прогресс, которого удалось достичь Холмсу, был минимален. Потеряв интерес к наркотикам, он с тем же безразличием относился и ко всему остальному. Мы побуждали его есть и прогуливаться в парке рядом с Гоф-бургом. В таких случаях он покорно подчинялся нам, хотя во время прогулок смотрел только в землю, ни на что больше не обращая внимания. Я не знал, радоваться ли мне или нет подобному развитию событий. С одной стороны,

такое поведение было свойственно Холмсу, который всегда уделял больше внимания следам на земле, чем окружающей обстановке. Тем не менее, когда я старался привлечь его внимание к предмету исследований и спрашивал, что он увидел в рисунке следов, он с утомленным видом просил не опекать его и снова погружался в молчание.

Теперь он разделял трапезы со всеми обитателями дома, но отвечал молчанием на все наши попытки втянуть его в разговор и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других его пациентах, казалось, не вызывали никакого интереса у Холмса, и боюсь, я был настолько занят вялой реакцией Холмса, что и сам ничего не улавливал из рассказов доктора. У меня остались смутные воспоминания, что он упоминал людей со странными именами, что-то вроде «Человека-крысы» или «Человека-волка», а порой некое лицо по имени «Анна О.». Я понимал, что он скрывал подлинные личности этих персонажей из соображений профессиональной этики, но порой мне казалось, что, употребляя такие прозвища, он терял чувство юмора. Часто, засыпая, я вспоминал обрывки разговоров за обеденным столом в доме Фрейда и невольно улыбался, стараясь представить себе человека в виде крысы или того, кто напоминал волка. Что представляла собой Анна О.? Была ли она толстушкой?