Пылай, огонь

Сев, я с предельным вниманием и удивлением прислушивался к этому диалогу, руками я сжимал колени, непроизвольно наклоняясь вперед,' когда старался уловить тихие реплики.

— Доводилось ли вам лично встречаться со злом?

— Да.

— Что представляло собой это зло?

Холмс снова молчал, и снова его побудили дать ответ.

— Что представляло собой это зло?

— Моя мать обманывала отца.

— У нее был любовник?

— Да.

— И что произошло?

— Отец убил ее.

Отпрянув, Фрейд растерянно огляделся, выпустив меня из виду, а я, вскочив, замер на месте, хотя продолжал все слышать и видеть. Фрейд тем не менее оправился от потрясения быстрее, чем я, и снова склонился к пациенту.

— Отец убил вашу мать?

— Да. — Голос его прервался спазмом рыдания, от которого сжалось мое сердце.

— И ее любовника? — продолжал настаивать Фрейд, хотя его ресницы предательски задрожали.

— Да.

Фрейд помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить.

— И кто был...

— Доктор! — прервал я его, и он глянул на меня.

— В чем дело?

— Не надо... не надо заставлять его вспоминать имя этого человека, прошу вас. Теперь оно уже ни для кого не имеет значения.

Помедлив несколько секунд, Фрейд кивнул.

— Благодарю вас.

Снова кивнув, он обратил свое внимание к Холмсу, который сидел неподвижно, смежив ресницы, отрешенный от мира. И только капли пота на лбу свидетельствовали о терзающих его муках.

— Скажите мне, — попросил Фрейд, — как вам стало известно о поступке вашего отца?

— Мне сказал мой преподаватель.

— Профессор Мориарти?

— Да.

— То есть он принес вам это известие?

— Да.

— Понимаю. — Вынув карманные часы, доктор Фрейд взглянул на их циферблат и снова спрятал в карманчик жилета. — Хорошо. Теперь спите, герр Холмс. Спать, спать. Я скоро разбужу вас, и вы ничего не будете помнить об этом разговоре, ничего. Вы понимаете?

— Так я и сделаю.

— Отлично. А теперь спите.

Понаблюдав за ним и убедившись, что Холмс спит, Фрейд поднялся и подтащил с другого конца комнаты кресло поближе ко мне. Глаза его были гораздо печальнее, чем обычно. Обрезая и закуривая очередную сигару, он не обмолвился ни словом. Я сидел, откинувшись на спинку кресла: голова у меня кружилась, а в ушах стоял гул от испытанного потрясения.

— Человек не обращается к наркотикам только потому, что это можно или они ему нравятся, — наконец сказал Фрейд, прищурившись на меня сквозь дымок сигары. — Помните, как-то я спросил вас, каким образом Холмс пристрастился к наркотикам, но вы не ответили, потому что не уловили всей важности моего вопроса. И все же я с самого начала чувствовал — было нечто, толкнувшее его к этому пагубному пристрастию.

— Но... — Я бросил взгляд в сторону Холмса. — Вы в самом деле догадывались?..

— Нет, не догадывался. Я и представить себе не мог ничего подобного тому, что нам довелось услышать. Но смотрите, как многое объясняется этими фактами. Теперь мы не только поняли источник его тяги к наркотикам, но и почему он выбрал эту профессию. Теперь нам стало ясно, отчего он сторонится женщин и с трудом имеет с ними дело. Далее — получила объяснение его антипатия к Мориарти. Тот страдает из-за роли, которую ему довелось однажды сыграть в этой истории. В возбужденном мозгу вашего друга, находящегося под влиянием очищенного кокаина, Мориарти представлялся частью той преступной связи, за которую он несет свою долю вины. Якобы он не просто виновен, — наклонившись вперед, он взмахнул рукой, подчеркивая свои слова, — а исключительно виновен! Не имея под руками подлинного козла отпущения, на которого можно было бы излить свою боль, герр Холмс обратил свою ярость, на человека, от которого он узнал, что произошло. Конечно, все это он хранит глубоко в душе — в области, которую я предпочел бы назвать подсознанием, — никогда не признаваясь даже самому себе в обуревающих его эмоциях, но тем не менее проявления их ясно сказываются ив выборе профессии, и в его равнодушии к женщинам, и, наконец, в его пристрастии к препарату, вызывающему наружу его подлинные, глубоко скрытые чувства.

За время меньшее, чем потребовалось для этого рассказа, я уловил ужасающую правду в предположениях доктора Фрейда. Она также объяснила эксцентрическое поведение Майкрофта Холмса, скрывающегося от всего мира в том месте, где была запрещена даже человеческая речь, и стойкую приверженность обоих братьев к холостяцкому образу жизни.

— Вы величайший детектив, — не нашелся я сказать ничего иного.

Я отнюдь не детектив, — с грустной улыбкой Фрейд покачал головой. — Я врач, который изучает пораженное мышление. — Мне пришло в голову, что разница не так уж и велика.

— Так что же мы можем сделать для моего друга?

Вздохнув, он снова покачал головой:

— Ничего.

— Ничего?

Я был поражен. Неужели он провел меня по этому пути лишь для того, чтобы упереться в тупик?

— Ничего. Я не представляю, как справиться с этими чувствами, кроме как прибегая к столь грубому и неэффективному способу, как гипноз.

— Но почему же он неэффективен? — запротестовал я, невольно схватив его за рукав. — Ведь без сомнения...