Пылающий Эдем

Он почти никогда не разлучался с ней. Как только он научился ходить, он ходил за ней повсюду, с раннего утра, когда они просыпались в своем домике, и до вечера, когда они возвращались, и она кормила его ужином и укладывала спать.

Большой дом был просторным, с высокими дверями, террасами, огромными залами, по которым гулял ветерок. Он был полон сиянием, похожим на сияние серебра. Даже темные столы и стулья отливали серебром, когда мама натирала их. Ему казалось, что она только этим и занимается: натирает полы, чайники и зеркала.

С самого начала он понял, что это не мамин дом. Она была совсем другой здесь. Ш-ш-ш, – шептала она ему, когда он начинал говорить слишком громко. У них дома она никогда его не одергивала. Там она и сама разговаривала громко, пела, кружила его. Когда по вечерам приходили другие женщины, они смеялись все вместе высокими, резкими голосами, говорили быстро, хлопали друг друга по спине и хохотали до упаду. А он удивлялся этому смеху, и, хотя ничего не понимал, тоже, на свой лад, развлекался.

Мало-помалу он стал разбираться в окружавшем его мире. Большой дом принадлежал мистеру Кимбро, спокойному человеку с сухим белым лицом, в белом полотняном костюме. Миссис Кимбро тоже была белой, ее волосы напоминали цыплячий пух.

Лица на кухне этого дома были темными, а люди – недобрыми. Тиа, кухарка, за ланчем сидела во главе стола; Лулу, стиравшая на хозяев, и Цицеро, который накрывал стол для господ в столовой, сидели напротив Патрика и его мамы.

– Он совсем на тебя не похож, с этим цветом кожи, – лукаво начинала Тиа. Она качала головой, а Патрик склонялся над тарелкой, избегая ее взгляда. – Нет, ничуть не похож.

А мама отвечала:

– Сколько раз я должна говорить, что его отец – француз. Он родился во Франции, вы знаете это так же хорошо, как я.

– Француз, да? И наверное, богатый?

– Достаточно богатый, чтобы я не слишком тревожилась за мальчика.

– А почему ты тогда работаешь здесь? У тебя же столько денег, почему же ты не уходишь.

– Я могла бы. Я хотела бы открыть маленький магазин, если найду подходящее место. Конечно, не в Коувтауне. Слишком дорого.

Наступал черед Лулу:

– Ты слишком много хвастаешь, Агнес. Почему ты не осталась во Франции, если там было так хорошо?

– Потому что, – презрительно ответила Агнес, – потому что я вернулась домой показать моего мальчика, моего ребенка – все думали, что я никогда не смогу родить.

В ответ раздался смех. Спустя годы он понял, что смех был жестоким, что они искали возможности развлечься за счет слабости и унижения другого.

– Что ж, хорошо, что ты его наконец заимела, – сказала Лулу. – Если у женщины нет детей, у нее будут неприятности там, наверху, – и она значительно покачала головой.

Снова Тиа:

– А может, у тебя еще будут дети, у такой старой? У самой Тиа было девять ребятишек, о которых она не слишком-то заботилась и редко видела; они воспитывались у ее матери на другой стороне острова. Мама твердо отвечала:

– Мне больше не нужно. Мне дорог этот. Я хочу воспитать его как следует. А это трудно сделать, если за твою юбку их цепляется слишком много.

Он вспоминал потом это чувство, которое осознал как уверенность и безопасность. Мне дорог этот. Я хочу воспитать его как следует.

Еще он помнил отдельные события, возможно, не в хронологическом порядке и не в порядке важности, хотя не всегда знаешь, что именно важно.

В конце долгого пути на горе стоял дом. Они ехали в машине, потом на автобусах, на лошадях и ходили пешком – искали подходящий магазин, сказала мама. У него болели ноги.

– А где мы сейчас? – захотелось ему узнать.

– Это место называется Элевтера.

– Что это значит?

– Я не знаю. Это просто название.

Элевтера. Ему понравилось звучание этого слова. Вообще слова – это так интересно. По воскресеньям священник говорит долго, раскатисто, он обычно засыпает, но иногда некоторые гордые слова пробуждают его: небесный, вечность, рай. И вот сейчас: Элевтера.

На террасе стоял высокий худой человек.

– Мы здесь случайно, – сказала мама. – Я подумала, может, вы захотите взглянуть на мальчика.

Мужчина не ответил. Он молчал долго, так долго, что Патрик вопросительно посмотрел на него. Потом мужчина мягко произнес:

– Тебе не следовало приводить его, Агнес.

– Вам не о чем беспокоиться, вы знаете. Я не приведу его больше.

Мужчина положил руку Патрику на голову:

– Хочешь печенья и молока?

– Нет, – сказала мама. – Он ничего не хочет. А ему хотелось.

– Что ж, может, тогда возьмешь денег и купишь ему в городе игрушек?

Он запомнил, что в тот день она действительно купила ему игрушек, но не запомнил, каких. Наступил день, когда она сказала:

– Наконец-то я собираюсь открыть магазин.

– Как у Да Кунья?

Он уже знал все магазины на Причальной улице: булочную, где покупал сладкие булочки, кондитерскую – со свистками и воздушными шарами, а в конце улицы, рядом с гостиницей, магазин Да Куньи. Там, в прохладном полумраке, под медленно вращающимися вентиляторами, были полки, уставленные бутылками, часами, стеклом и фарфором, мерцающие предметы, напоминавшие ему о доме Кимбро.