Пылающий мир

Она верит в лучший мир. Но он так далёк и недостижим, что мы не примем участия в его строительстве. Новый мир будет вручён нам полностью сформированным и идеальным, он упадёт с небес и накроет хаос, в который мы превратили эту жизнь. Этот мир был приговорён ещё в начале своего создания, будучи изначально только одноразовой сценой в короткой драме, чей сценарий никто не понимает и чью концовку никто не может переписать. Мы можем внести только одно изменение — приблизить его конец, поскольку мы способны лишь разрушать. Мы испорчены ещё до рождения, и если когда-нибудь сделаем добро, то это будем не мы, а рука Господа внутри нас, которая движет нами, выполняя свой план. Наш величайший грех — вера в собственную значимость.

В это верит моя мать и учит этому меня, но я не понимаю, почему тогда она работает в лагере беженцев. Она кормит детей жертв войны и находит дома переселенцам… Разве эти люди не должны умереть? Разве это не тот самый Последний Закат, которого мы все ждём? Зачем она пытается оттащить солнце назад?

Я задаю эти вопросы маме, и она расстраивается. Они гасят свет, которое излучает её лицо, когда она работает в лагере, ремонтируя одежду, раздавая лекарства, приготавливая огромные чаны рагу. Помощь людям приносит ей радость, пусть даже это бессмысленно. Я решаю оставить её в покое.

Когда я могу, я всегда хожу с ней в лагерь, потому что здесь нет моего отца.

Здесь я могу выбрать себе одежду из пожертвованных вещей взамен моего домашнего изношенного тряпья. Отец говорит, что у нас достаточно вещей и нам не нужна ничья помощь, но я думаю, что мы живём немного лучше беженцев. В конце каждого дня мать бросает в сумку несколько банок с консервами и просит не говорить отцу.

Испачканные травой джинсы-варёнки. Бирюзовая футболка с Микки Маусом.

Мой выбор не отражает личных вкусов. Я беру одежду, которая мне впору.

— Здравствуйте, миссис Атвист.

— Что ты здесь делаешь?

Я перестаю рыться в ящике с обувью и прислушиваюсь к двум голосам на тротуаре. Мамин голос мягкий, но строгий, и я могу представить, как она, стоит, скрестив руки, серьёзная и неподвижная. Второй голос сухой и глухой, как хруст сломанной сгоревшей ветки. Он немного мне знаком. Должно быть, когда в последний раз слышал голос деда, я был совсем маленьким.

— Я пытался поговорить с сыном, но он застрял в этом Святом Огне по самый яйца. Из его черепа не вытянешь ни слова. Я подумал, что вместо этого могу поговорить с тобой.

— С чего ты взял, что я пойду против мужа? Или нашей Церкви? Святой Огонь — наша семья.

— Я твоя семья, мать твою. Я хочу тебе помочь.

— Мы не хотим, чтобы ты нам помогал.

— Какой позор. Я управляю последней армией в Америке, а мой сын живёт в лачуге. Мой внук вытаскивает обоссанные трусы из благотворительных ящиков…

— Не вмешивай его.

— …а моя невестка ворует у бродяг банки с бобами.

— Через несколько лет твои деньги не будут стоить ничего.

— Деньги — не единственная валюта.

Его худое лицо. Его жёлтая от табака улыбка, выглядывающая из окна огромного белого Рэндж Ровера. Я смотрю на него, спрятавшись за мамину ногу, словно я совсем маленький.

— Привет, малыш! — его взгляд по-кошачьи перескакивает на меня.

— Возвращайся внутрь, — говорит мама.

Я подчиняюсь, но останавливаюсь у двери и подслушиваю.

— Что ты за мать? Я бы мог сделать из твоего сына принца нового мира, но ты хочешь, чтобы он подох с голоду, как остальная деревенщина?

— Мир принадлежит Господу, и он скоро сожжёт его дотла.

— Слушай меня. Я всю жизнь работал, чтобы наша семья находилась на верхушке пищевой цепи. Я не позволю тебе или моему маленькому сукиному сыну снова сделать нас кроликами.

— Оставь нас в покое. И не приезжай больше.

— Когда дела станут совсем плохи, вы позовёте меня, — он повышает голос, крича в сторону моей двери. — Звони мне в любое время, Р…! Я буду ждать!

* * *

Его голос звучит эхом у меня в ушах, когда моя третья — настоящая — жизнь возвращает меня назад. Я слышу, как с его губ срывается моё имя и заглушаю звук, редактирую его. Неважно, как сильно моё прошлое пытается посягнуть на настоящее, я не назову это имя. Я не позволю ему переписать жизнь, которую я построил вместе с Джули.

В самолёте темно, но мир снаружи серого цвета — где-то за горами прячется солнце. Джули так и спит рядом, свернувшись клубочком и дрожа. Воздух холодный, и она обхватила руками голые плечи. Я накрываю её старым пледом, но она не перестаёт трястись.

— Подожди, — слабый шёпот едва касается её губ. — Мама, подожди. Я не сплю. Мне приходит в голову, что мой чистый лист — это возмутительная роскошь.

Мой страх потерять это кажется таким жалким. Я борюсь со своим прошлым, потому что оно представляется мне диким зверем, врывающимся в мой чистый дом. Но Джули всю жизнь спит с ним рядом, чувствует на своей шее его горячее дыхание, его кровавая слюна остаётся на простынях.