Пылающий остров

Под крутым бережком у корейца была спрятана лодка. Он скользнул вниз. Баков лежал на спине и широко открытыми от боли глазами смотрел на чёрное небо, на котором не было видно ни одной звезды.

«Плохо с сердцем, — думал профессор. — Так много надобно сделать… Трансурановые!.. Холмстед будет потрясен. Хоть бы годик ещё прожить…»

Кэд обматывал тряпками весла. «Ему, по-видимому, не впервые переходить границу. Контрабанду, что ли, носит?.. Где его только достал Кленов? Бедняга Иван Алексеевич волнуется, поди, сейчас».

Баков ощупал в кармане кусок металла, завернутого им для предосторожности в свинец. Ещё на заимке он сравнил вес куска с самородком золота, найденным им в тайге. Слиток сразу показался Бакову необыкновенно тяжелым, но результаты первого опыта превзошли все ожидания. Неведомый металл был не только тяжелее золота, но и тяжелее урана. Баков определил его атомный вес в 257. А ведь уран имеет всего лишь 238! Когда-то, ещё в Петербурге, профессор Баков, анализируя открытие супругами Кюри радия, высказал предположение о существовании на Земле, если не теперь, то в прошлом, элементов тяжелее урана, трансурановых, которые успели ныне распасться на более легкие элементы, как распадается радий, в конце концов превращаясь в свинец. Баков назвал в своей статье гипотетический элемент, самый тяжелый из трансурановых, радием-дельта.

И вот случай передал в руки учёного металл, который несомненно, судя по весу, относился к трансурановым. Это и был предсказанный им радий-дельта!

Исследовать его, как можно скорее всесторонне исследовать! Сообщение о радий-дельта будет не менее сенсационным, чем открытие сверхпроводимости. Кстати, надо повторить опыт Камерлинга Оннеса, посмотреть, как будет влиять радий-дельта на сверхпроводимость. А главное, торопиться нужно, успеть, пока сердце…

Откуда-то появился Кэд и потянул Бакова за собой.

Через минуту Баков был уже в лодке. Кореец заставил его лечь на дно. Сам он примостился на скамейках так, что мог грести лежа. На носу и корме лодка имела фальшивые борта и похожа была на бревно. Обмотанные тряпками, весла бесшумно опускались в воду.

Пошёл сильный дождь. По тихому Амуру, скрытая темнотой и ливнем, поплыла коряга.

Когда лодка достигла середины Амура, Баков тихо сказал:

— Слушай, ходя! Одну вещь мне достать шибко надо.

— Можно достать, — шепотом согласился кореец. — Деньги надо.

— Самородок золота видел у меня? Отдам.

— Чего надо-то?

— Жидкий гелий мне нужен.

— Жидкий? Пить будешь?

— Нет. Люто холодная жидкость. В Токио, в университете, наверно, она есть.

— Если мало-мало есть, берем, — успокоил Кэд. — Харбин будем — знакомый японец скажу. Золото шибко любит.

На русском берегу прозвучал выстрел. Там не могли слышать шепота беглецов. Просто казак выстрелил «для опасности» в корягу…

* * *

Кленов шёл по улице Харбина. Навстречу ему бежали китайчата, которые продавали «Русское слово». Бородатый купец в поддевке открывал лавку. Путейский инженер с бакенбардами и в фуражке с молоточками проехал на рысаке. Подковы звонко цокали по булыжной мостовой. Китаец нёс на голове огромную корзину. Дворник отборной русской бранью отчитывал провинившегося мальчишку.

Какая-то дама с помятым лицом остановила Кленова и спросила по-русски, как ей пройти к вокзалу. Кленов ответил по-английски, что не понимает. Дама проводила его удивленным взглядом.

Кленов читал русские вывески и никак не мог представить себе, что он в Китае.

Вот и нужный переулок. Сомнительный кабачок.

Хозяин уже знал Кленова в лицо. Четвертый день этот хорошо одетый господин сидит в его заведении, завтракает здесь, обедает, ужинает, но ничего не пьет. Наверно, ждёт кого-то…

Кленов занял привычный уже столик у окна, вдали от входа. По грязной клеенке ползали мухи.

Подбежавший китаец с косой смахнул салфеткой со стола невидимые крошки. Но мухи снова сели.

Кленов приготовился долго ждать. И вдруг в кабачок вошёл Баков, такой же огромный, как и в Петербурге, как и в тайге, но чем-то не похожий на прежнего Бакова. Он гладко выбрит! Он без бороды!

Кленов приподнялся было, но услышал знакомый голос:

— Мало-мало сиди, пожалуйста, шуметь шибко не надо.

Оглянувшись, он увидел Кэда.

Баков протянул руку и тяжело опустился на стул. Только сейчас, глядя на безбородое лицо Бакова, Кленов понял, как сильно изменился профессор. Он помнил его в университете десять лет назад — шумного, любящего пошутить со студентами, помнил на студенческих сходках, которыми профессор не гнушался, встречал его и на студенческих пирушках, на которых профессор пил больше всех и громче всех пел запрещенные песни. В 1905 году произошло с Баковым несчастье: его дочь, курсистка, не вернулась с Обуховского завода, когда там были беспорядки…

С тех пор и заболел тяжело сердцем профессор Баков, с тех пор и стал он резок в словах и выступлениях, которые в конце концов привели его в сибирскую ссылку.

— Здравствуйте, голубчик Иван Алексеевич, — сказал Баков, тяжело дыша. — Был я сейчас здесь в подвале. Ничего, подходящее место.

— В каком подвале? — ужаснулся Кленов.

— В винном, под кабачком.