— Так ведь радио уничтожено, — начал было штурман, но спохватился. — Ах, ты имеешь в виду игрушку этого профессора?
— Да, которую мы испытывали над Южным полюсом, радируя на обратной волне.
— Пригодится, — согласился штурман, приводя себя в порядок после встряски. Он был щепетилен к своей внешности, носил подстриженные усики и одевался с подчеркнутой претензией.
— Передашь радиограмму на отраженной волне, — сказал Матросов, садясь за столик и доставая бланк.
Вошел профессор Стоценко.
— Могу порадовать вас, друзья мои. У меня все в полном порядке. Но подумать только, какое варварство!
— Да, еще немного, и я проиграл бы сразу три соревнования, — улыбнулся Матросов, дописывая донесение.
— Это почему же три, разрешите узнать?
— Командир корабля имеет в виду, что первое соревнование у него было с истребителями, — с шутливой серьёзностью начал объяснять штурман. Матросов кивнул.
— Ну, а вторые два соревнования выходят за пределы его служебной деятельности. В одном из них он противопоставляет наш перелет одной скромной диссертации на звание доктора физики…
— Ах, вот как? — изумился профессор.
Матросов покраснел, как уличенный мальчишка. Напрасно он делал знаки штурману, тот неумолимо продолжал:
— И, наконец, последнее соревнование, без которого наш командир с его физическими данными обойтись не может, это комплексный бег. Советую, профессор, побывать на стадионе. Там будет развенчан чемпион комплексного бега, который когда-то входил в одну из ребячьих ватаг, руководимых заклятым противником Дмитрия…
Матросов сердито передал штурману бланк.
Профессор Стоценко, протирая очки, старался разобраться в том, что говорил штурман. Очевидно, тот просто шутил. Какие же, однако, удивительные люди эти летчики! О жестоком бое, от которого у профессора только сейчас начали трястись колени, летчики не сказали ни слова…
Когда Матросов и его товарищи заканчивали еще только первую половину своего перелета, Москва засыпала. Все реже мчались по гладкому асфальту бесшумные машины. Поредел сплошной движущийся монолит. Теперь можно было разглядеть каждый из мчащихся каплевидных экипажей.
Еще тише, чем днем, стало на московских улицах. Неугомонный шорох мягких шин, напоминающий шум отдаленного водопада, превратился в мерно следующие друг за другом свистящие, вмиг нарастающие и спадающие звуки.
Смолкли и голоса пешеходов. По галерейным тротуарам, поднятым до уровня второго этажа, быстро проходили одинокие фигуры. Изредка они останавливали друг друга, потом с деловитой озабоченностью спешили дальше.
По галерее, повернув с Кузнецкого моста на Петровку, задумчиво опустив голову, шла девушка. Походка у нее была легкая, но при ходьбе она размахивала руками, хотя руки у неё были заняты: в одной была сумочка, в другой — кулек с апельсинами, которые она, по-видимому, боялась рассыпать. И все же не удержала их: один выпал из разорвавшегося кулька и покатился вперед. Тогда, все такая же задумчивая, она ловко поддела его носком и покатила перед собой. В ее движениях чувствовались пластичность и точный расчет. Желтый шарик словно сам касался ее ноги, не приближаясь к краю галереи.
Вдруг дорогу девушке преградил высокий, немного сгорбленный человек с растопыренными локтями и седой, чуть вьющейся бородой.
— Голубчик, не откажите в любезности: не слышно ли чего-нибудь о Матросове? — произнес низким голосом старик, протягивая упавший апельсин.
— Спасибо, — поблагодарила девушка, поднимая на незнакомца удивленно округлившиеся глаза, которые тотчас настороженно сузились. — Откуда вы знаете, что это должно меня занимать?
— Да не вас, голубушка, а всех нас. Изволите ли видеть, вот уже час, как я не слышал о нем ничего нового, — сказал старик.
Из-под взъерошенных бровей на девушку смотрели добрые, совсем прозрачные голубые глаза. Над высоким узким лбом виднелись седые, закинутые назад и растрепавшиеся волосы. Старик был без шляпы.
— Ах, так… — протянула девушка.
— Я обеспокоил уже трех прохожих. Двое обращались ко мне. М-да!. - отрывисто произнёс старик и пожевал челюстями. — А я вот ничего и не знаю.
— Представьте, а я знаю, — усмехнулась девушка. — Благодаря любезной предусмотрительности Матросова мне звонят из штаба обо всех перипетиях перелета, вне зависимости от степени моего волнения. Последнее известие настигло меня уже на улице. Сестренка выкрикнула в окно: высота восемнадцать тысяч метров, скорость тысяча триста километров… Через час он думал быть над Южным полюсом. Удачам его можно и радоваться и завидовать, — с ударением закончила она.
Старик не заметил особого смысла последних ее слов и ласково посмотрел на нее: темные, на прямой пробор волосы, зеленоватые глаза и бледный узкий лоб, удлиненный, но мягкий овал лица, неожиданная решительная складка между бровями-стрелками, тонкий нос, упрямо сжатые губы привлекали контрастами и заставляли угадывать сильный характер.
— Завидовать? — повторил старик последнее слово. — Простите, не расслышал… — и он напряженно склонил голову набок.