Пылесос истории

Разбудил его звонок где-то в полдень. Пришли из профкома театра. И Петр пришел. Он первым переступил порог, обнял сонного и помятого Миколу, поцеловал его и сразу прошел в комнату, склонив скорбно голову, молча сидел на стуле, пока Миколу деликатно расспрашивали, как все произошло.

Микола безбожно, но складно врал, даже слезу пустил. Наконец, договорились, что профсоюз берет на себя все организационные хлопоты Миколе нужно будет только приехать с комплектом одежды в назначенный час к моргу. Ребята из профкома не впервые отправляли в последний путь, имели опыт, научились делать это быстро, без лишней проволочки.

Петр дождался, когда закончился разговор, когда тихо прикрылись входные двери. Они остались вдвоем с Миколой. Он поднялся, снова обнял своего напарника и после паузы, смущенно произнес:

— Знаешь, ты меня обидел, Микола… Я понимаю, у тебя такое горе… А ты меня по телефону морем выпивки соблазнял или заманывал… Разве так можно? Что мне твоя выпивка? У тебя горе. Тебе помочь чем-то нужно. И это главное. И ты в эти дни можешь на меня рассчитывать полностью, как на родного брата. Все, что нужно, сделаем. А выпивка, дело дурное — не хитрое… — с этими словами Петр достал из бокового кармана четвертинку горилки. — Давай символично… Помянем… Я сам два года назад мать похоронил… Знаю, какое у тебя сейчас ужасное состояние… Это зелье в таких случаях помогает… — Петр вытащил из кармана два точно таких же, как и у Миколы, блестящих складных стаканчика. — Выпьем из моей посуды. Это, как говорится, поминальные стопочки.

Увидев эти стопочки, Микола аж зубами скрипнул от зависти, а Петр подумал, что это от горя.

— Крепись, браток. Жизнь такая вот штука… «Да, несправедливая штука жизнь, — рассуждал Микола. — Вот у этого олуха марафонского целых два стаканчика. А у меня — один. Ходили бы вместе с Лариской — у каждого свой стаканчик, и горя бы не знати. А так… Какая несправедливость!»

— Спасибо, Петро. Ты — настоящий товарищ.

«Дурень с кисточкой, выставил на стол четушку со стаканчиками и уверен, что я не догадываюсь, что это за „поминальные стопочки“… А может, у него на самом деле обычная лагерная самоделка?»

— Ты знаешь, Микола, я уже второй год не могу закончить мамин портрет… Не могу найти чего-то главного, самого важного… Я не могу изобразить ее такой, какой она была в жизни… А один мой знакомый сказал, что это хорошо, что я не могу… Это означает, сказал он, что для меня мать еще не умерла… Странно, правда? Но в этом что-то есть… Когда я стараюсь представить ее, то очертания никогда не бывают четкими, мама в моем представлении всегда в движении, всегда чем-то занята, разговаривает. И мне хочется ей сказать: мама, посиди немного спокойно. Но я боюсь это попросить, так как кажется, если мама послушается, сядет неподвижно, вот тогда и помрет по-настоящему… Никогда раньше не думал, что мамина смерть так меня подкосит… Вроде бы половина меня умерло… За свою жизнь много ужасов видел, много смертей, но, знаешь, когда мама умерла, я даже не воспринял это как смерть… Это было в сто крат горше, коварнее, более жестоко, чем смерть… Мне трудно высказать это словами… Но и написать портрет не могу… А как твои литературные успехи?

Микола поморщился, а Петр, не ожидая ответа, продолжал:

— Я уже сто раз убеждался, что работа лучше всего лечит любые раны. Когда мама померла, я рисовал, писал маслом… И на работу ходил, конечно. Спал по нескольку часов в сутки. И пусть тебя не мучит, если в эти тяжелые минуты захочется, как говорится, взяться за перо… Я совсем недавно узнал, что ты пишешь, что в литинституте обучался… Мне это Гордый из отдела кадров сказал… Я и не догадывался, что ты… писатель. Стыдно, но ничего твоего не читал. Может, дашь? Ты много печатался?

Микола долго молчал, наконец, заставил себя и многозначительно изрек заученную фразу:

— Тех, которые правду пишут, не любят много печатать. Или, может, ты не согласен? А писать ради денег — это просто преступление!

— Ради денег… — повторил за ним Петр. — Но ведь платить писателям нужно обязательно, иначе, если урывать время для работы от того что кормит, тоже никакого толку не будет… Чтобы хорошо писать, нужно много работать, а чтобы жить — нужны деньги… За работу надо платить, а до коммунизма, говорят, еще далеко…. Можно и для души писать или малевать, но это просто забава, развлечение, отдых, бальзам для души… Но писать надо только правду, ясное дело. И особенно сейчас — сам Бог велел… Пошли, Микола, ко мне. Не следует тебе сегодня одному сидеть. Вечером мне нужно быть в театре, но еще часа три… Пошли. Я здесь близко живу. Оказывается, мы почти соседи.

Но от приглашения Микола отказался.

«Начнет там распространяться о жизни непризнанный гений-марафонец, картины свои начнет показывать. Он потому и тянет к себе домой, чтобы картинами похвастать. Обормот. Заимел два стаканчика, и славы ему хоть не будь…»

— Нездоровится мне, Петро. Хочу немного полежать, забыться. Ты уж прости меня. Сейчас я никуда не пойду.

— Да, вид у тебя скверный… Но не пей один… Слышишь? Поверь мне дурное это дело.