Пылкая дикарка. Часть первая

— Да, именно так! — В ее глазах появилось насмешливое выражение, точно такое, которое было у нее тогда, когда он впервые увидел ее в пироге. Такая насмешка не появлялась у нее в глазах с того времени, как они стали любовниками. — Да он оказался случайно рядом и, к тому же, предложил мне работу.

Он так сильно сжал рукой сигару, что она сломалась, и он в сердцах бросил ее на ковер. Он видел ее через красноватый туман.

— А этот молодой человек, который был с тобой, тоже входит в круг твоих рабочих обязанностей?

Она вся напряглась, глаза ее холодно блеснули.

— Я не позволила месье Ли вышвырнуть тебя отсюда только по одной причине, я хочу спросить, правда ли то, что он мне сказал. Ты похитил моего ребенка?

— Нашего ребенка, — сказал он мягким голосом.

Она бросила на него ненавистный, смешанный с сожалением взгляд.

— Так это правда или нет? Ты забрал у меня девочку? Где она сейчас? — Голос у нее сорвался, и в нем чувствовалась такая агонизирующая боль, что он сделал шаг к ней, протягивая руки. Но она, ударив его по ним, резко отпрянула и в бешенстве заорала:

— Отвечай! Где она?

— За ней хорошо присматривают, Клео. Обещаю тебе…

— Кто может за ней хорошо присматривать, если рядом с ней нет меня, ее матери? — взвизгнула Клео.

— Кто этот молодой человек, который был с тобой на лестнице? — спокойно спросил он ее. — Ты с ним спишь?

Она отрицательно покачала головой, слезы текли у нее по щекам. Она снова спросила:

— Где Орелия?

— Ты только что переспала с ним?

— Нет! Говорю тебе — нет! — закричала она. — Это мой преподаватель.

— Преподаватель? — повторил он, раскрыв от изумления рот. — О, черт подери…

— Если ты когда-то на самом деле любил меня, Иван, то скажи, где мой ребенок. Что ты с ней сделал? Я думала, что, может, Мейзи с Бертой ее продали. Или же твоя жена захотела навредить ей.

Лицо его помрачнело и напряглось, как всегда, когда она упоминала о его жене.

— Она ничего не знает о существовании Орелии.

Глаза Клео вспыхнули.

— В таком случае, может, она поможет мне?

Иван застонал. Охватившее ее неподдельное отчаяние не могло его не тронуть. Он не предусмотрел всех последствий принятого им решения, и постепенно его гнев уступал место вызывающему у него ужас осознанию того, какой переполох он вызвал, какой опасностью все это грозило его дочери.

— Клео, дорогая, нельзя любить тебя больше, чем я, и точно такие чувства я испытываю к нашей Орелии. Я сделал то, что считал самым лучшим для нее выходом. Орелия живет в добропорядочной католической семье, у нее есть кормилица. О ней там прекрасно заботятся. Они думают, что она сирота.

— Сирота? — в ужасе вопросила она.

— Клео, я говорю тебе, что за ней хорошо…

— Почему? — забарабанила она по нему кулаками. — Почему ты так со мной поступил? Почему ты совершил такой чудовищный поступок?

— Они уверены, что ее родители были белыми людьми, и он, и она.

Клео тупо уставилась на него.

— Ну разве ты не видишь? — умоляюще говорил он. — Это такой красивый ребенок. Она будет такой же милой, такой же соблазнительной, как и ее мать. Я не желаю, чтобы она росла в полусвете, а такое наверняка бы произошло, если бы она осталась с тобой. У нашей дочери должно быть все самое лучшее.

— Значит, ты решил, что будет для нее лучше, — медленно произнесла она, — даже не спросив моего мнения?

— Это было слишком опасно. Чем меньше людей знают о ее существовании, тем будет для нее безопаснее. Никто не должен ничего знать о ее истинном происхождении.

— Ты имеешь в виду ее мать. — Боль, пронзившая ее от этого оскорбления, была такой острой, что ей стало не по себе. — Ты меня презираешь, да? — прошептала Клео.

— Нет, Клео, нет!

— Все это время я считала, что ты меня любил, а ты в глубине души тайно презирал меня.

— Разве ты не понимаешь? Я никак, ничем не могу смыть с тебя печать полукровки, как бы сильно я тебя ни любил. Но кожа у нашей дочери такая же белая, как и у меня. Я намерен дать ей соответствующее воспитание и выделить ей такое приданое, которое позволит ей выйти замуж за представителя высших кругов общества. Разве тебе это не ясно?

— Но только с тобой, ты это имеешь в виду? — крикнула Клео. — И оставить меня, ее мать, в стороне! Какой ты глупец, Иван! Я думала, что ты другой, но ты точно такой же, как и все остальные белые люди, которые ничего не видят перед собой, кроме своей белой кожи! Народ моей матери куда выше вашей расы во всем, абсолютно во всем.

— Дорогая… — Он попытался обнять ее, но она резко его оттолкнула.

— Мой народ, — это добрый народ, которого принудили силой уйти на болота. Это сделали воинственные племена — первые белые, прибывшие на эти ручьи люди — кайюны, с которыми дурно обращались, умирали с голоду. Мой народ принял их в своих деревнях. Он давал им пищу, разрешал своим красивым девушкам, своим дочерям, выходить за них замуж. Даже моя бабушка, которая была принцессой, была отдана за француза. Вот какая у меня раса, а ты считаешь, что я неспособна как следует воспитать свою дочь? Этого я тебе никогда не прощу!

Он побледнел, но не сдавался.