Пылкая дикарка. Книга 2

Когда он дал ей в руки оба тома, его пальцы прикоснулись к ее пальцам, и теперь уже от этого прикосновения перехватило дыхание у нее. Какая удивительно чувствительная у нее была кожа! Словно она сама по себе обладала памятью и сохраняла теплоту его руки еще долго после того, как он ее убрал.

Поблагодарив его, она быстро поднялась наверх и, к своему облегчению, обнаружила, что мадам Дюкло спит у нее в комнате. Щеки у нее по-прежнему пылали, а сердце учащенно билось. "Он же жених Нанетт", — напомнила она себе.

Оставшись в библиотеке, Алекс с минуту о чем-то размышлял. Расследование по делу Орелии Кроули было весьма щепетильным и почти безнадежным. Но что за очаровательное создание! Та жалость, которую он испытывал к ней, тайна ее происхождения, помогла ему на время позабыть неуверенность в собственном будущем, особенно сейчас, когда он порвал связь с Нанетт, длившуюся почти всю его сознательную жизнь. Он неторопливо размышлял о той информации, которой располагал об Орелии Кроули, пытаясь выявить новые подходы, которые можно было бы изучить в Новом Орлеане.

Он был убежден, что у Жардэна есть сведения, в которых заинтересована Орелия, но он находился сейчас здесь, в Террбоне. У Мишеля здесь были друзья, у которых он останавливался в течение нескольких летних сезонов, когда он, к большому огорчению Алекса и ее родителей, ухаживал за Нанетт. Должно быть, все же существовал способ "достать" Жардэна, какой-то рычаг, на который он мог надавить, чтобы либо добиться от него нужной информации, либо доказать всем, что он — отчаянный лгун, а его очаровательная протеже — лишь жертва обмана.

Взяв шляпу с вешалки, он направился в контору, чувствуя себя на седьмом небе. Прежде такого ему никогда не приходилось испытывать.

Позже, вечером, когда он, оторвав глаза от бумаг, поглядел в окно, он увидел, как к крыльцу подкатила карета Кроули. Кучер помог Нанетт и ее горничной выйти из нее, и они через тротуар направились к его конторе. С тяжелым сердцем он встал и пошел их встречать.

— Добрый день, дорогой, — сказала Нанетт с нарочитой веселостью, которая лишь выдавала ее нервозность. — А ты подожди здесь, — сказала она девушке, входя в кабинет Алекса. — Закрой дверь, — приказала она.

Алекс проигнорировал ее распоряжение.

— Что тебе нужно, Нанетт?

— Я приехала, чтобы покончить с глупым недоразумением. — Она подняла на него влажные, умоляющие глаза. — Ты любишь меня, Алекс, и я люблю тебя. Для чего позволять этой маленькой подружке Мишеля, ее сладким грезам, разлучить нас с тобой?

Отойдя в сторону, чтобы ее не видела из приемной горничная, она протянула к нему руки, — губы ее дрожали, искривляя улыбку, а голубые глаза сияли из-за пролитых, все еще стоявших в них слез.

Ужасно взволнованный такой картиной, Алекс сделал к ней шаг навстречу под наплывом воспоминаний, похожих на разбросанную колоду карт: вот она золотоволосая маленькая девочка, которую он впервые увидел, когда был робким мальчиком, вот его юношеские мечты о ней, вот ее дрожащие губы при первом поцелуе, вот безумный сезон светских балов и выездов на охоту, вот эти милые другие развлечения после его возвращения из Гарварда, когда с полдюжины других кандидатов соперничали за ее благосклонное внимание к себе... Вот та радость, которую он испытывал, когда выиграл состязание.

Но потом он снова мысленно услыхал этот капризный голос:

"Семья твоей матери пользуется дурной репутацией из-за своего расового дальтонизма!" — в котором звучала злоба, и сердце его стало холодным, как лед.

— Ты, Нанетт, не взяла обратно своих слов, — тихо напомнил он ей.

— Ну, что я такого сказала, — спросила она с улыбкой. — Я ведь была так рассержена! Я даже не помню!

— Но я так просто этого забыть не могу, — сказал он. — Мне бы очень хотелось, но...

У него перед глазами стояло лицо матери, когда она рассказывала ему об убийстве ее единокровного брата. Оно мешало ему видеть Нанетт. Это изменило все, и его самого и его будущее. Навсегда.

— Сказанные в гневном запале слова несут истину!

Улыбка исчезла с губ Нанетт.

— Алекс, прошу тебя...

Он положил ей на плечи руки, чтобы повернуть лицом к двери, но она вдруг порывисто обняла его за шею и, наклонив голову, осыпала поцелуями.

— Боже мой, Боже мой, Нанетт! — кричал он, испытывая душевные страдания и пытаясь избежать ее влажных губ.

— Ты любишь меня, Алекс, — упрямо повторяла она, переходя на рыдания. — Скажи, что любишь меня!

Ему удалось разжать ее руки и подтолкнуть к двери. Ее горничная вскочила на ноги, лицо ее исказилось в тревоге.

— Отвези свою хозяйку домой, — сказал ей Алекс.

Чернокожая девушка, обняв Нанетт за талию, бросила на Алекса укоризненный взгляд. Она принялась утешать рыдающую хозяйку.

Алекс, проводив их до кареты, помог взойти в нее. Потом, вернувшись в кабинет, он, закрыв за собой дверь, обхватил ладонями лицо.

— Ах, Боже, Боже...

8