Пыльные перья

Саша была поздним ребенком Центра. Попав сюда накануне собственного пятнадцатого дня рождения, она слишком хорошо помнила, как пахнет дом, и готова была продать душу и все Ржавое царство, лишь бы туда вернуться. Слишком хорошо помнила слова зрячего папы, который говорил, что люди в Центрах глубоко больны и что работа в Центрах грязная. Не для его дочери. Он с этой работой порвал давно. И это было хорошо, это была богатая и сытая жизнь в большом доме с ласковым папой и внимательной мамой. Пока в их красивом доме, где по выходным часто звучала музыка, не случился большой пожар. Огонь погнался за папой и догнал, огонь погнался за мамой и догнал тоже. Догнал даже уборщицу, которая имела неосторожность в тот день остаться на ночь. Не тронул только Сашу, не опалил даже волос. И когда ее нашли, бродящую на пепелище, перепачканную сажей и абсолютно невредимую, то… Никто из бывших родственников и друзей, никто в ближайшем Центре – никто ее не принял. Саше не хотелось в Центр, Саше не хотелось к родственникам, Саше хотелось домой. Дома не было. Сашин красивый папа заработал соответствующую репутацию – ты не уходишь из Центра просто так. Незамеченным. Саша ненавидела людей в Центре, считала их бездушными. Однажды в ее жизни появилась Валли и странный Центр в городе над Волгой – далеко от дома, далеко от всего, что Саша считала своим (вот только ничего своего у нее не осталось). С его шумными мальчишками и беспокойными домовыми, которые почему-то решили, что она им родная. У Саши были все причины ненавидеть Центр, она была этому обучена с рождения – Саша старалась. У Саши были все причины бояться большого огня – она так и не научилась. Но по ночам к ней приходили жуткие жженые мумии, пахли горелой плотью и тянули к ней руки. Пойдем домой, девочка. А дом – это где? Теперь и дома нет.

Мятежный и Грин бесшумно шли по самой границе Сказочного леса, что со стороны того же Мятежного, обладающего, по ощущениям, костями динозавра, было величайшим достижением. И не требовало от него ровным счетом никаких усилий.

– Валли будто помешалась, – недовольно пробормотал он. – Отлавливать и допрашивать всю когорту малых бесов на территории – не совсем то, как я представлял себе лето.

Грин хмурился, пытаясь прислушаться к тишине: то, что внешне напоминало Ботанический сад недалеко от места событий, давно перестало им быть, черта смазалась, но Грин был уверен, что они давно ее миновали. Пахло иначе, дышалось иначе, воздух был упругий, будто старался их вытолкнуть. Грин особенно четко ощущал свою чуждость здесь. И еще четче ощущал свою причастность.

Вернулся, Змееныш?

– Валли пытается найти хоть какие-то зацепки. Или подтверждения того, что колдуны не были плодом Сашиного воображения. Видения субъективны. И их нужно проверить.

Они шли по краю затянутого ряской озера, медленно, но верно превращающегося в болото. Мятежный, как всегда подчеркнуто небрежный, больше походил на собаку, готовую к прыжку. Вода, совершенно неподвижная, не подавала никаких признаков жизни. Ни уток, ни рыбы. Если прислушаться, вдалеке можно было разобрать голоса гуляющих. Доносились они будто через стенку и этому миру уже не принадлежали.

– С каких пор у Озерской вообще есть видения? – Мятежный недовольно дернул плечом и осекся, резко нырнув вниз. Бледная рука попыталась схватить его за лодыжку, и он успел перехватить эту руку раньше, выдергивая из воды невысокую черноволосую женщину. Грин про себя успел отметить, что ему бы это стоило больших усилий, а Мятежный даже не успел напрячься.

Женщина походила на бледную змею в теле человека, извивалась так, что человеческий позвоночник бы не выдержал. Кожа скользкая, бледная, отливающая зеленым, глаза черные-черные, ни одного просвета. Чернее даже, чем были у самого Мятежного. Она билась, она вырывалась, она все стремилась до него добраться, метя в глаза.

У Мятежного было две способности: он был сильнее любой твари, и заживало на нем как на собаке. В остальном он был потрясающе, вопиюще немагичен.

Грин не вмешивался, но наблюдал за бьющейся женщиной цепко, неотрывно. Наконец, она повернула к нему лицо – нечеловеческое, перекошенное. Она могла бы быть красива, и Грин понимал, почему смертные шли к ней, следуя за болотными огоньками. Тощая, одичавшая, забывшая собственное имя, иссохшаяся без подношений – люди так далеко забраться не могли. Он знал это состояние: они испытывали только голод, когда Сказка превращала их из личностей в инструменты. Это было вопросом выживания, и они выживали. Вот только никогда больше не были прежними.

Взгляд болотницы сфокусировался, она усмехалась, криво, некрасиво. Грин видел черную кровь, сочащуюся из прикушенной губы, бледный, вялый какой-то язык и набор острых зубов. А еще он видел Ее, кем она могла бы быть и кем она, безусловно, уже не будет. Грозную повелительницу болота. Она улыбалась ему как старому знакомому, изломанная, уставшая, но не растерявшая запал. Их таких было двое, Мятежный тоже уставшим не выглядел.