Пыльные перья

– Ты сегодня… немного зеленый. Но это ничего. Мне этот цвет не идет совершенно. Я сразу становлюсь похожа на какую-то кладбищенскую розу. Жуткое зрелище, честно говоря. Так что приятно, что кто-то может этот цвет носить с гордостью.

Он утянул Сашу на себя, она отметила, что Грин все еще горячий, а после уткнулась носом в шею, разрешила разбирать себе волосы.

Снять всю броню. Остаться голой. И остаться беззащитной. Страшно. А сразу после – удивительно.

– Приходи сегодня ночью?

Только теперь она почувствовала, насколько устала. Бесконечная ночь и бесконечный день, полный тупого страха, полиции, документов. Ей не хотелось думать, не хотелось фокусироваться на этих мыслях, ей нравились чуткие пальцы в ее волосах, знакомое даже сквозь одеяло тепло.

Саша отозвалась еле слышно, скорее урчание, чем настоящий голос:

– Мятежный сегодня будет тебя охранять, вот увидишь. Я приду еще раз, и он захочет мою голову. Он уже ее хочет. Я слышу его тяжелое дыхание за дверью. – Она мягко забрала пустой флакон у него из рук, подниматься не хотелось, хотелось лечь и уснуть, остаться, пусть это будет вечное лето и вечное уютное тепло. – И мне, наверное, пора идти, в конце концов, мы с ним договорились только о паре минут.

Грин издал негромкий смешок, признавая ее правоту.

– Я разберусь. Ты все равно приходи, ладно?

Саша уже поднималась, расправляла примявшийся сарафан, прятала флакон.

– Я приду. Ты только убереги меня от кровавой вендетты своего лучшего друга.

Грин приложил руку к груди, напротив сердца.

– Обещаю. И приходи скорее. Я буду тебя ждать.

Саша обернулась в дверях – еще одна крошечная секунда. Потому драгоценная. Он улыбался так, будто его окружают самые лучшие люди. В самом лучшем месте.

– Раз так, то я приду. Ты обязательно дождись.

А много ли нужно? Чтобы тебя просто ждали. Оказывается. Саша помахала ему рукой, выскальзывая за дверь. Есть люди, которым отказать решительно невозможно.

Возвращение Мятежного в комнату было немедленным, почти грозовым. Стоило Саше скрыться за дверью, утянув за собой отголоски лета и смеха, Мятежный вернулся на свой прежний пост у кровати Грина, вызывая у последнего дежавю. Расклад знакомый до боли: еле живой Истомин и Мятежный, дежурящий у его постели. Если бы Мятежный его слышал, он бы не согласился. Серый от беспокойства Мятежный и Грин, который пытался убедить всех в том, что это ничего, он в порядке. Это мелочь. Это и было мелочью. Но каждая мелочь могла стать для него последней. Всего лишь концом света.

Мятежный сел и вытянул ноги, Грин против воли рассеянно отметил, до чего он был высоким. Одно он знал точно: Мятежный злился на него. То, что Мятежный в своем внутреннем состоянии давно миновал точку кипения, для Грина было совершенно очевидно. Это в его обманчиво расслабленной позе, в запрокинутой голове, в том, как он выразительно не касался его руки. Они цеплялись друг за друга, как потерянные дети, за секунду до того, как Мятежный услышал Сашины шаги за дверью. Грин не мог подобрать слов, ему просто нужны были эти прикосновения, это прикосновение. Живое. Теплое. То, что уже столько лет удерживает его здесь. Грину давали месяцы, потом с удивлением дали счетчик на годы, а он прожил с того момента почти десять лет.

Он только открыл рот, приглашая друга выдать всю ценную информацию, как вспомнил, что Марку приглашение не нужно. Он не говорил, не рычал даже – выплевывал пополам с тонной яда.

– Ты знаешь, что она опрокинет тебя при первом удобном случае? Это то, как Озерская работает. Будет здесь, пока ей интересно. А потом плюнет на твой труп. Она ненавидит зрячих. И Центр ненавидит. И ты дурак, если думаешь, что что-то в ней изменилось. Если ты думаешь, что Озерская не свалит отсюда в ту же секунду, как ей представится такая возможность, строить свою нормальную жизнь. И не забыв напоследок подставить всех нас. Ты сильно ошибаешься.

Грин на секунду опешил, не зная, с чего именно лучше начать и стоит ли начинать вообще.

– Ты ревнуешь, что ли? Сашу? Я не думал, что вы… Ну. Взаимно эксклюзивны? Я бы ни за что, если бы…

Мятежный оборвал его грубо, раздраженно затряс головой. Весь состоящий из противоречий, он пытался будто сделаться меньше с каждым жестом. Ему хотелось исчезнуть. Он весь был не на месте, и тело ему казалось чужим, неумолимой сжимающейся канареечной клеткой, в которую засунули пеликана. Если бы эмоция могла выворачивать наизнанку – Мятежный бы уже потерял количеству своих выворотов счет.

– Да плевать мне на нее. Я просто знаю ее. И она гнилая маленькая тварь. Это ровно то, что она сделает.

Грин поморщился, покачал головой, не соглашаясь. Он выглядел расстроенным, еще больше – удивленным.

– Перестань. Ты сейчас просто… несправедлив. К ней. И в целом. Я сам разберусь, ладно?