Пышечка

Я машу им на прощание и на полпути к своей машине вижу, как они проносятся мимо и Эллен опять вопит «Пока!», перекрикивая песню Долли Партон «Why’d You Come Here Looking Like That», гремящую из динамиков.

Я копаюсь в сумке в поисках ключей, когда замечаю, как Милли Михалчук вразвалочку ковыляет по тротуару на другую сторону парковки.

Я мгновенно понимаю, что сейчас произойдет. На минивэн ее родителей облокотился Патрик Томас – пожалуй, величайший мудак нашего времени. У него есть суперспособность придумывать людям прозвища, которые прилипают к ним навсегда. Иногда это крутые прозвища, но чаще всего что-то типа Йииха-ханна – как будто лошадь ржет, – потому что у девушки зубы… ну… лошадиные. Остроумно, знаю.

Стыдно признаться, но Милли – та самая девчонка, на которую я всю жизнь смотрю с мыслью: «Могло быть и хуже». Я, конечно, тоже толстая, но Милли толстая настолько, что ей приходится носить брюки на эластичном поясе, потому что штанов ее размера с пуговицами и молниями просто не шьют. Глаза у нее посажены слишком близко, а нос вздернут, как пятачок. А еще она носит футболки с щенятами и котятами – и нет, не шутки ради.

Патрик загораживает водительскую дверь. Он и его дружки-отморозки уже хрюкают, как свиньи. Милли села за руль всего несколько недель назад и теперь гоняет на своем минивэне с таким видом, будто это «камаро».

Она вот-вот завернет за угол и обнаружит этих придурков, толпящихся у ее машины, и я кричу:

– Милли! Погоди!

Оттянув вниз лямки своего рюкзака, Милли сворачивает с намеченного курса и направляется ко мне, расплывшись в улыбке так, что ее розовые щеки почти касаются век.

– Приветики, Уилл!

Я тоже улыбаюсь.

– Привет. – Вообще-то я не придумала, что скажу, когда она подойдет. – Поздравляю с правами!

– Ой, спасибо! – Она снова улыбается. – Очень мило с твоей стороны.

Из-за ее плеча я наблюдаю за Патриком Томасом: он поднимает пальцем кончик носа, изображая пятачок.

Милли принимается долго и подробно рассказывать, как впервые заправляла машину и настраивала радио под себя после мамы. Патрик переводит взгляд на меня. Он из тех, кому совсем не хочется мозолить глаза, – но будем честны: не мне пытаться стать невидимкой. В комнате слона не утаишь.

Милли щебечет еще минут пять, и Патрик с друзьями наконец сдаются и уходят. Она размахивает руками, указывая на автомобиль у себя за спиной.

– Нет, серьезно, на курсах вождения даже не учат заправляться, но вообще-то…

Я ее перебиваю:

– Слушай. Прости меня, пожалуйста, но я опаздываю на работу.

Она кивает.

– Еще раз поздравляю.

Милли идет к машине, и я провожаю ее взглядом. Прежде чем сдать назад, она поправляет все зеркала, а потом выезжает с почти опустевшей парковки.

•

Я останавливаюсь за «Хот-догами и бургерами у Харпи», прохожу через дорожку автокафе и нажимаю кнопку звонка у служебного входа.

Ответа нет. Я звоню еще раз.

Техасское солнце нещадно печет мне макушку.

Пока я жду, к окну заказов подъезжает странного вида мужчина в рыбацкой шляпе и грязной майке и диктует болезненно подробный заказ, вплоть до точного количества маринованных огурчиков, которое он хотел бы видеть в своем бургере. Голос из динамиков озвучивает стоимость заказа. Мужчина смотрит на меня поверх темных очков в оранжевой оправе и говорит:

– Привет, сладенькая.

Я резко разворачиваюсь, плотно прижав платье к бедрам, и четыре раза вдавливаю звонок. Мне до того не по себе, что сводит желудок.

Я не обязана ходить на работу в платье – можно носить форменные брюки, но их эластичный пояс недостаточно эластичен для моих бедер. Я считаю, виноваты брюки. И размер бедер предпочитаю относить к списку своих достоинств, а не недостатков. Блин, в каком-нибудь семнадцатом веке за девушку с такой фигурой, созданной для легких родов, давали бы стадо коров или типа того.

Дверь приоткрывается, и раздается голос Бо:

– Первые три раза я тебя тоже слышал.

Во всем теле начинает покалывать. Я не вижу его, пока он не открывает дверь пошире, чтобы впустить меня. Полоса уличного света падает ему на лицо: на подбородке и щеках – свежая щетина, словно перца сыпанули. Это символ свободы. Занятия в школе Бо – пафосном католическом заведении со строгим дресс-кодом – закончились в начале этой недели.

Автомобиль у меня за спиной с рычанием газует, и я вбегаю внутрь. Пара секунд – и глаза привыкают к полумраку.

– Извини, что опоздала, Бо, – бормочу я.

Бо. Слово мячиком подпрыгивает у меня в груди, и мне это нравится. Мне нравится завершенность таких коротких имен. Они как бы говорят: «Да, я уверен».

Внутри меня поднимается горячая волна, и жар заливает щеки. Я провожу пальцами по челюсти и чувствую, как обмякают ноги.

Правда такова: я по уши втюрилась в Бо в первую же встречу.