Пыточных дел мастер

Кровавое Поле, о котором все читатели мои наверняка слышали — хотя некоторые, надеюсь, никогда не посещали его — лежит на северо-западном краю нашей столицы, Нессуса, между кварталами армигеров и конюшнями зенагия Синих Димархиев. Для таких, как я, никогда не бывавших возле Стены, оно достаточно близко от нее, хотя на самом деле от Кровавого Поля до Стены — еще несколько лиг извилистых улиц. Сколько участников оно может вместить за раз — я не знаю. Быть может, барьеры, огораживающие участки для каждой пары, — обычно зрители облокачиваются либо сидят на них, как кому больше нравится, — можно сдвигать так, чтобы мест хватало всем. Я был там всего раз, и поле это, с вытоптанной графой и молчаливыми, апатичными зрителями, показалось мне местом странным и весьма унылым.

На троне я еще совсем недавно, и все это время был занят делами гораздо более насущными и безотлагательными, нежели мономахия. Хорош этот обычай или плох (я лично склоняюсь к последнему мнению), в обществе, подобном нашему, которому просто не выжить без поддержания воинского духа на должном уровне и которое не может позволить себе достаточное количество вооруженных стражей общественного спокойствия, его не уничтожить ничем.

Но — так ли уж плох этот обычай?

Эпохи (судя по читанному мною, многие сотни тысяч лет), объявившие его вне закона, получали взамен лишь убийства, явившиеся результатом ссор между семействами, друзьями и знакомыми, — примерно столько же убийств, сколько должен был предотвратить запрет на мономахию. Но вместо одного умирали двое, ибо закон преследовал убийцу (человека, ставшего преступником не по какой-либо предрасположенности к преступлению, но — лишь волею случая) и казнил его, точно его смерть могла вернуть жизнь пострадавшему. Таким образом, если бы даже, скажем, тысяча законных поединков заканчивалась тысячью смертей (что маловероятно, так как смерть в подобном поединке — явление редкое), но предотвращала пять сотен убийств, положение дел было бы ничем не хуже.

Более того — человек, победивший соперника в поединке, наверняка будет весьма полезен делу защиты государства, да к тому ж произведет на свет более здоровое потомство, тогда как убийство губит и жертву и убийцу — причем последний, пусть он даже чудом уцелеет, скорее всего просто более жесток и не превосходит убитого ни умом, ни проворством, ни силой.

Однако сколь полезна мономахия для интриг!..

Еще за сотню шагов до Кровавого Поля мы услышали громко, весьма формально выкликаемые имена, которых не заглушал и ропот толпы:

— Кадро из Семнадцати Камней!

— Савва с Луга-За-Межой!

— Лаурентия из Дома Арфы! (Этот голос принадлежал женщине.)

— Кадро из Семнадцати Камней!

Я спросил у Агии, кто это кричит таким образом.

— Они были вызваны — или бросили вызов сами. Выкрикивая свои имена — или приказав делать это слуге — они объявляют во всеуслышание, что явились на поединок. В отличие от противника.

— Кадро из Семнадцати Камней!

Уходящее солнце, чей диск уже наполовину скрылся за непроницаемо-черной Стеной, окрасило небо в гуммигут и пурпур, вермильон и ультрамарин, придавая толпам участников и зрителей схожесть с иконописными иерархами, на которых снисходит благодать божия; их словно бы вызвало к жизни чье-то волшебство, готовое развеяться без следа с первым же посвистом ветра.

— Лаурентия из Дома Арфы!

Где-то неподалеку захрипел, точно задохнувшись насмерть, человек.

— Агия, — сказал я, — кричи: «Северьян из Башни Сообразности»!

— Я тебе не служанка! Ори сам, если хочешь!

— Кадро из Семнадцати Камней!

— Ну, что ты на меня уставился?! И зачем я только пошла с тобой… Северьян! Палач Северьян! Северьян из Цитадели! Из Башни Мук! Смерть! Смерть идет!

Моя ладонь хлопнула ее по шее, чуть ниже уха, и Агия упала наземь, выронив шест с привязанным к нему аверном.

Доркас схватила меня за руку:

— Не нужно было так, Северьян!

— Да нет, с ней все в порядке. Я бил ладонью.

— Она еще сильнее возненавидит тебя.

— По-твоему выходит, она и сейчас ненавидит меня? — Доркас не ответила, а мгновением позже я и сам забыл о своем вопросе — в отдалении, над головами толпы, замаячил в воздухе аверн.

Площадка наша оказалась ровным огороженным кругом, с двумя входами — один против другого.

— Суд аверна, — объявил эфор, — был предложен и принят! Место поединка — здесь! Время — настало! Остается решить, будете ли вы драться обнаженными, или же как-либо иначе. Что скажешь ты?

Прежде чем я успел раскрыть рот, Доркас сказала:

— Обнаженными. На том человеке — доспехи. — Гротескный шлем Серпентриона качнулся из стороны в сторону — противник мой возражал. Шлем тот, как большинство кавалерийских шлемов, оставлял открытыми уши, чтобы носящий его мог лучше слышать происходящее вокруг — особенно приказы командующих. Мне показалось, что в тени за ухом Серпентриона я вижу узкую черную ленту, но в тот момент я не смог вспомнить, где видел подобное раньше.

— Ты отказываешься, гиппарх? — спросил эфор.

— Мужчины моей страны обнажаются, лишь оставаясь наедине с женщиной.

— На том человеке — доспехи, — снова крикнула Доркас, — а на этом нет даже рубашки.