Пзхфчщ!

Глебов из вежливости посмеялся, но про себя решил больше не комментировать речь соседа, чтобы не давать повод для очередного рассказа. Так он перешел на бессловесное кивание, но и это не помогло. Сосед стал сам выдумывать себе темы для рассказов. Пролетел комар — он начинал говорить о комарах. Зашла проводница — он принимался рассуждать о женщинах. Глебов уже начал сходить с ума от этой говорильни, но, как назло, у него не было ничего, чем можно было бы себя демонстративно занять: ни книжки, ни газеты, ни кроссворда. Пару раз он сходил покурить в тамбур. Потом расстелил белье, но было двенадцать дня и ложиться спать было бы как-то странно. Да и если б лег, то пришлось бы изображать сон, что было бы еще мучительнее.

«Вот привязался», — проклинал болтливого попутчика Глебов, понимая, что обречен.

Но тут сосед, кажется, и сам начал сдавать. То ли темы закончились, то ли притомился. Напоследок он рассказал одну историю, которую как будто специально приберегал под конец, чтобы лучше запомнилась.

Работал он лет десять назад бухгалтером на одном складе, и был у него коллега-сменщик, одноногий старик. И спросил он его как-то про ногу — мол, через что беда-то вышла? И старик рассказал. В молодости провожали они приятеля на вокзале. Ну, выпили, то да се. И попалась им цыганка. Ну, под настроение согласились, чтоб она им погадала. И вот всем она что-то такое расплывчато-приятное предсказала, а ему, как кастетом под дых, — мол, вижу самолет, и в самолете произойдет с тобой беда, покалечишься на всю жизнь.

Ну он, конечно, посмеялся, поскольку был пьян, да и что ему оставалось? Заплакать на глазах у дружков? Нет, конечно. Но в душе перепугался до смерти, и с тех пор в самолет ни ногой. Все летают, а он один — то на поезде, то на пароходе, то на машине. Когда как, в общем. А главное, что самолетов избегал любых: от модельных до музейных. Пришел он как-то в гости к друзьям в новую квартиру. Те ему всё показывают, рассказывают. Дошло дело до детской комнаты. А она тем интересна, что там не четыре угла, а вроде как пять. Он и спрашивает, а почему пять углов-то. А они ему говорят, что вот так архитектором задумано было. А главное, добавляют со смехом, что сын их шестилетний называет комнату из-за этого лишнего угла самолетом. Наш герой, как услышал это, чуть не умер от страха. Вылетел оттуда пулей. Причем на пороге споткнулся о порог и разбил большой палец ноги. Так сильно разбил, что ноготь напополам треснул, а сам палец сгибаться перестал. Однако назвать это сильным увечьем он не мог и потому по-прежнему считал, что мрачное пророчество ждет своего часа. А спустя пару месяцев разбилась в автокатастрофе его жена. А еще через полгода сына в армии деды до смерти зачморили. И остался наш герой без семьи, зато с пророчеством насчет самолетов. И так ему тошно стало, так невыносимо ждать еще какой-то беды, когда и так вся жизнь — сплошная беда, что он назло пошел в парк аттракционов, где его приятель служил. Нарезался до поросячьего визга, залез в аттракционный самолет и попросил приятеля прокатить его — будь что будет. Ну и в полете карабин на поясе расстегнулся, потому что наш герой по пьяной лавочке его не до конца защелкнул. И, в общем, наш герой выпал. При падении зацепился ногой за механизм, и ее оторвало на фиг. Вот и все.

Глебов слушал историю с возрастающим интересом, поскольку вначале не верил, что попутчик может рассказать что-то дельное. Главным же потрясением для Егора оказалось полное отсутствие какой-либо морали или хотя бы внятной идеи рассказа об одноногом бухгалтере. Можно было бы сказать, что пророчество все-таки сбылось, но, с другой-то стороны, сбылось как-то странно, ибо герой сам его и спровоцировал. Кроме того, ужас пророчества просто мерк по сравнению с остальными трагедиями в семье героя, так что можно было бы сказать, что он зря его боялся. И вообще все было как-то непонятно.

Сосед по купе ушел обедать в вагон-ресторан, а Глебов все лежал на полке и под перестук колес думал о цыганском пророчестве. Может быть, смысл в том, что все относительно? И что любая беда может в итоге показаться пустяковой. А может, если бы не остальные трагедии, предсказание и не сбылось бы вовсе (ведь герой тогда бы не поперся в парк аттракционов)?

Сосед вскоре вернулся, но ничего больше рассказывать не стал, а прилег и тут же уснул. И только Глебов не спал. Лежал, прислушиваясь к метроному пролетающих внизу железнодорожных стыков, и ему казалось, что он, как и одноногий приятель попутчика, бежит от какого-то мрачного предсказания. Возможно, именно по этой причине лежать без движения становилось Глебову все тяжелее и тяжелее. Казалось, что, пока он лежит, судьба потихоньку настигает его и вскоре обгонит, чтобы снова сделать Егора своей игрушкой. Глубоко ночью Егор собрал вещи и вышел на одной из станций, не доехав до Твери около сотни километров. Что это была за станция, он так и не понял, потому что прочитать надпись на здании вокзала не успел, а внутри вокзала было безлюдно и спросить было не у кого.