ПЗХФЧЩ!

Тем же вечером я напился в баре и провел полночи, болтая с каким-то американским военным, которого непонятно каким ветром по пути из Афганистана в Америку занесло в Одессу Музыка громыхала так, что я с трудом слышал самого себя. Из всей длинной речи американца я разобрал только то, что в Афганистане (где он стоял на блокпосту) ему понравилось, в Ираке (где он воевал) ему понравилось, в Ленинграде (где он был туристом еще в советские времена) ему понравилось и в Одессе ему тоже нравится. Такой всеобъемлющий позитивный настрой. Утром я проснулся с головной болью. На моем дисплее уже было несколько СМС от Е. с вопросами типа «где ты?», «почему не отвечаешь?» и пр. Последним было СМС о том, как они замечательно провели время в каком-то замке и так далее. Я хотел ответить, но никак не мог решить, какого содержания должно быть СМС. Я набрал текст: «Проснулся на пляже, денег нет, башка трещит, вокруг меня какие-то люди, которые уверяют, что они — мои друзья». Но стер его из-за очевидной глупости, натужного юмора и неправдоподобности. В итоге решил ничего не отправлять. Какая-то детская обида. Ну, подумаешь, в замок какой-то без тебя съездили. Но это мое подростковое упрямство было сильнее разума. Прошел день. Мой предпоследний полноценный день в Одессе. Я сидел в кафе, ел пиццу и читал рассказы Прилепина. Герои всех рассказов, как водится, много бухали. При этом, если не считать главного героя, которого можно было бы назвать интеллигентом (ну, хотя бы в первом поколении), остальные были либо не шибко умными полумаргиналами, либо отсидевшими зэками, либо солдатами. Читая, я никак не мог понять, что меня так раздражает в их «прямой речи» или, проще говоря, диалогах. Понял, когда за соседний столик «приземлились» две девушки самого что ни на есть народного происхождения. На головах у них были банданы, на ногах шлепанцы. Плюс коротенькие топики и трусики. Явно только что с пляжа. И судя по загару и выговору, местные. Они заказали по «пивасику». Та, что была помоложе (уже сильно навеселе), повернулась ко мне.

— Слушай, угостишь сигареткой?

Я протянул пачку. Она вытянула две и, мило улыбнувшись, добавила:

— Та хули ты там сидишь? Садись к нам!

— Не трогай человека, — сказала вторая.

— Не ебет, — чеканя каждую букву, огрызнулась первая.

Тут я понял, что меня так раздражало в книжке, которую я держал в руке. Этим коротким диалогом девушка за пару секунд полностью опровергла глубокую убежденность Прилепина, что простые солдаты и зэки употребляют исключительно добродушный сленг, а если и произносят «бляха-муха» (всего два раза за всю книжку), то, видимо, мучительно преодолевая природную интеллигентность и краснея от собственной грубости.

— Да садись ты, блядь! — повелительно сказала первая, заметив мою нерешительность.

Я секунду помедлил, но настроение было самое паршивое. А главное — я по-прежнему безоговорочно верил в судьбу, пусть она и явилась мне в таком фарсовом виде. В таком виде даже лучше — загадочней, что ли. Пересаживаясь за их столик, я еще почему-то вспомнил слова из чеховского дневника, где он, как обычно, писал о том, что в Ялте скука, и вообще, а не сойтись ли с какой-нибудь глупой рябой бабой, чтобы она била его по праздникам. Моя упрямая соседка была не рябой и не совсем бабой, а очень даже симпатичной и молодой девушкой, а вот насчет остального, пожалуй, что и подходит.

— Вы из Одессы? — спросил я, не зная, с чего начать разговор.

— Мы из Туркмении, — быстро ответила первая и развязно отхлебнула пиво. Ее соседка промолчала — она вообще выглядела уставшей, и энергия первой ее явно утомляла.

— То есть как?

— Да так. У нас родители общие.

— Туркмены, что ли? — растерялся я.

— Да нет. Папа — еврей.

— Бывает, — философски заметил я, хотя по-прежнему не видел никакой логики в ее словах.

— Ненавижу евреев, — без какой-либо интонации произнесла первая. — Гитлер вообще молодец. Я нацистка. У меня на заднице татуировка… эта… как ее…

— Свастика?!

— Ага.

— Покажи, — растерявшись, сказал я.

— Ты шо, хонишь?! — сделала она круглые глаза.

Впоследствии это выражение я слышал от нее раз сто — с неизменной интонацией и хохляцким выговором. Вторым ее любимым выражением было «да ты на приколе!».

— Как я тебе ее покажу? Она ж, блядь, прямо на булке! Ты посмотри, на мне ж даже трусиков нет.

Она слегка привстала, и я увидел коротенькие тугие шортики. Под ними действительно вряд ли могло уместиться еще что-то.

— А как тебя зовут? — спросил я, пытаясь отвести взгляд от небольшой вертикальной складки прямо посередине шортиков.

— Василиса. А тебя?

Я решил больше не удивляться и честно представился. Это не вызвало у нее никакой реакции.

— А отчество? — спросил я.

— Вальдемаровна.

— Хорош врать-то, — сказал я, но не очень уверенно.

— Да не вру я! Хочешь, сестру спроси.

— Ты ее сестра? — спросил я у второй.

Та устало кивнула.

— По отцу, — пояснила Василиса. — Матери у нас разные.

— Так ты здесь живешь, что ли?

— Не, я живу у нее, — мотнула она в сторону сестры головой, — а так я из Конотопа.

— А при чем тут Туркмения?