Q

— Ян бесцельно идет по этим улицам, как дрейфующий корабль, без руля и ветрил, в поисках знаков, знамений, примет, которые заставят его понять, что он прибыл в то место, которое ищет. — Голос неожиданно повышается: — Глупый осел, сын лейденской шлюхи! Нигде вокруг тебя нет ни единого знамения: ни на стенах, ни на кирпичах, ни на известняке, ни на булыжниках мостовой. Нет, не там ты найдешь то, что ищешь. Знамение — это сам поиск, знамение — это ты сам, вылезающий из грязи под ногами. Это вы. Мы, те, кто ищет: мы — те, какие мы есть сейчас, какими были в прошлом и какими еще не стали. Лишь старики постоянны — они живы лишь прошлым. Последователи прежней веры уже мертвы. Кирпичи собора ничего не скажут. Ваши взгляды, наоборот, говорят: Бог здесь, Бог уже здесь, Святой Дух в нас самих: в этой юности, в этих руках, в этих мышцах, ногах, грудях, глазах. Что-то грандиозное возникает при одном лишь взгляде на этот оплот жизни, грязной, гнусной, проклятой жизни, которую вы считаете просто каплей дерьма, случайно упавшей на Божий план творения. Но это совсем не так! Слушай его, слушай в себе самом! Вот, слышишь, он обращается к тебе, призывая на последнюю битву. Ян, послушай, гнусный червяк! — Его глаза внезапно сужаются, как две голубые щелки, взгляд скользит низко над головами людей, паря в пространстве, а потом резко взмывает вверх со свистом. — Да, ты шут-и-шарлатан-и-шлюхин-ублюдок, именно об этом мы и говорим, а ты что думаешь? Ты уверен, что мы боремся за этот клочок бумаги, измаранный твоими гражданскими правами?! Гори он адским пламенем! Бог говорит с тобой о чем-то ином: не о Мюнстере, нет, не об этих домах, не об этих камнях, ни о чем из того, что существует сейчас! А о том, каким все станет. О вас и обо мне в этом городе, братья! Бог требует от вас бороться не за договор, не за приемлемый мир, а за Новый Иерусалим. За новые небеса и землю! За мир, наш новый мир, там, за Океаном! — Паника и явное недоумение во взглядах. — Это обещания, которыми бросаются нерешительные, ни на что не годные шуты: это призыв безголосого отребья. Пусть они прямо сейчас катятся своей дорогой — прямиком к фундаменту старой веры! Мы воздвигнем пирамиды огня, мы создадим Новый Иерусалим! В одиночестве, спросишь ты? Нет, Ян, сукин сын! Ты сейчас думаешь, что эти грязные, говенные руки, всегда строившие лишь замки из дерьма, никогда не сумеют замесить небесную мальту.[34] Ты ошибаешься, бездомный-шут-безмозглый-как-свинья! Вам было обещано: Я пришлю вам пророка, который поведет вас в битву и сосредоточит всю вашу силу, чтобы выплеснуть ее в лицо Моих врагов. Послушай! Мости дорогу пророку, приславшему сегодня двух своих эмиссаров: Яна Лейденского и Герта из Колодца, чтобы они зажгли искру. Как только сюда прибудет и сам пророк, мы больше не будем одиноки. Мюнстер станет громадным костром, гигантской пирамидой огня, вздымающегося до неба, разрывающего облака и строящего лестницу в Царствие Небесное. Я знаю: от его имени уже стынет кровь у стоящих у власти, богатых безбожников. Они бегут и прячутся за парчовыми занавесками, едва заслышав, как оно эхом разносится в толпах обездоленных. Они издают эдикты, назначают награды, глупые колоссы на глиняных ногах. Они не понимают, что он повсюду, что его апостолы проникают в города, в деревни, возвещая конец времен. Его зовут Ян Матис, братья! Это истинный Енох, тот, кто придет в конце времен, чтобы положить начало небесному городу! За нами Матис Великий!

Все оглушены, потрясены, молчат. Пока Ян говорил, в толпе распространилось волнение, необычное беспокойство, заставлявшее людей оглядываться и пристально вглядываться друг другу в лица, просто чтобы убедиться, что все остались прежними. Бюргеры, рабочие, ремесленники, матери — грубые лица, сильные руки. Все до единого — молодые: бедность не дает состариться. Неужели я действительно пришел сказать им, что у них по-прежнему существует надежда на освобождение и на Царствие Небесное? Ротманн — их проповедник, а сияющий мужественной красотой Бокельсон двадцати пяти лет нашептывает им в уши, что это возможно.

Тучный мужчина — пивное брюхо и мощные плечи — обнимает Яна Лейденского и целует его в бороду. Худоба Ротманна и его нежный вкрадчивый голос прекрасно дополняют медвежью тушу главы гильдии мюнстерских ремесленников — Берндта Книппердоллинга, ткача и портного. Он вскакивает на стол, на котором мы стоим, и озабоченно смеется трескучим смехом: