QUINX, или Рассказ Потрошителя

— Конечно же, — произнес он вдруг охрипшим голосом, — не стоит и говорить, как она умела привязать к себе — вам это и самой отлично известно! Но мои воспоминания простираются гораздо дальше, ведь мы встретились с ней еще до войны, когда были очень-очень молоды. И я ничего не знал ни о вас, ни о вашей семье, ни о вашем доме. Изучал археологию, специализировался на реставрации всяких раритетов: картин, керамики, стекла и так далее. Археологическое общество послало меня в Авиньон, чтобы я помог отреставрировать самую известную из здешних картин. Я был юн, горяч, искренне верил в идеи национал-социализма, как тогда верили все немцы. На мое удивление, она тоже в них верила. Вы не представляете, какая это удача для немца — найти англичанина, который верит в то же, во что верит он. Тем более девушку, да еще на редкость красивую. Вот такая вдруг удача. Естественно, я влюбился. Сделался ее рабом. Мы встречались каждый день возле великой картины. Она подавала мне кисти и краски. У нее было ангельское терпение. Но иногда она на несколько дней исчезала и никогда не говорила, где пропадала. Мы стали любовниками, и я был на седьмом небе от счастья. Однако вскоре меня стал грызть червь сомнения. Казалось, будто в глубине души, в самой глубине души у нее есть нечто, мешающее полностью отдаться любви. Словно бы она прислушивалась к звучавшей вдали музыке или каким-то голосам; из-за них она оставалась отстраненной, задумчивой, и это сбивало с толку, внушало разочарование, оставляло осадок неудовлетворенности, несмотря на страстные ласки. Я чувствовал себя обманутым и не раз предлагал расстаться, но она уговаривала меня не бросать ее, причем с такой пылкой настойчивостью, что я продолжал оставаться ее покорным слугой. Мне было ясно, что я люблю ее, но она не отвечала мне любовью, во всяком случае, ее любовь была гораздо слабее. И я не понимал, почему. Но как-то, во время одного из ее исчезновений, мне невольно удалось узнать то, что она старательно скрывала. Какой-то цыган пришел и сказал, что она зовет меня, потому что заболела, потому что накурилась всякого дерьма. Так и сказал. Он повел меня в район, который называется Ле-Баланс, и там, на втором этаже полуразрушенного дома, — скорее всего это был бордель, — я нашел ее. Совершенно больную, цыган все верно сказал. В чем причина болезни было ясно с первого взгляда. Я перепугался, и все не мог решить — звать врача или не стоит. Потом подумал, что лучше отвезу ее к себе домой, так сказать, в более приличное место. А уж потом позвоню врачу.

Он умолк, чтобы закурить сигарету. Констанс не поверила своим глазам, когда увидела, что у него дрожат пальцы, ведь говорил он сухо и монотонно, не выражая никаких эмоций. И его лицо оставалось отрешенным, вероятно, это было притворное равнодушие. После недолгих сомнений — словно он еще не решил, в каком виде подавать факты — Смиргел продолжил рассказ, теперь уже более живо.

— У цыгана была двухколесная телега, он возил на ней товар на продажу: одежду, всякое старье. Я упросил его положить спавшую Ливию на телегу и накрыть платьями и одеялами. Утро только начиналось, и никто не видел, как мы катили телегу по пустым улицам. В общем, принесли Ливию в мою комнату и уложили на удобную кровать, а потом я попросил хозяйку квартиры позволить ей у меня побыть. Наврал, что моя гостья заболела, съела что-то слишком острое — обычное дело. Так как у меня была репутация человека серьезного, у которого на уме одни книги, то все обошлось. Хозяйка вызвала молодого врача, который оказался тактичным и добрым малым, и я полностью доверился ему, отчего мне сразу стало легче. Примерно неделю Ливия почти не просыпалась, так что мы еле успевали покормить ее. Но почти все время, что она спала, у нее были галлюцинации, видения, тогда я и сделал неприятные для себя открытия относительно ее прошлого. Из-за этого своего кошмарного состояния она признавалась мне в таких вещах, в которых ни за что бы не призналась, находясь в здравом уме. Так я узнал про ее брата Хилари…

Смиргел в смятении вскочил на ноги. Его вдруг осенило, что в церкви курить не полагается, и он направился к двери, чтобы выбросить сигарету.

— Хилари! — недоуменно воскликнула Констанс, когда вставала, чтобы пропустить Смиргела. — Но при чем тут Хилари?

Он пристально, исподлобья, посмотрел на нее, словно его удивил ее вопрос, словно она должна была знать, быть au courant[112] того, о чем он собирался рассказать. Выбросив окурок, Смиргел вернулся и жестом предложил ей сесть. Он словно бы попросил: «Пожалуйста, сядьте, мне нужно еще кое о чем вам рассказать». Констанс снова послушно уселась на скамью под картиной, и ее вдруг охватил страх. Хилари, о котором она давно не вспоминала, вдруг обрел плоть и кровь. Он участвовал в боевых действиях в составе разведывательной группы и был убит; до Констанс дошли вести о том, что его сбросили с парашютом на помощь французскому сопротивлению, но он попал в руки немцев. И это все, больше никаких сведений.