Р.А.Б.

Я смотрю на нее в надежде, что она говорит всю эту ерунду для отвода глаз, чтобы не слышали коллеги и прочее, но вдруг начинаю что-то понимать. Мне остается только развернуться и на ватных ногах поплестись прочь, к выходу, чтобы провести следующие сорок минут на лавочке в парке, прикуривая одну от другой и пытаясь прогнать назойливую мысль о том, что она не придет. Не придет. Убежит с работы, может, уже убежала. Она не хочет меня видеть.

Но чудо происходит. Ровно через сорок минут она подходит к столику, за который я переместился с лавочки. Отказывается от кофе, ограничившись водой, которую пьет маленькими глотками, внимательно изучая меня. И мне неловко от этого взгляда, я пытаюсь понять, что во мне так изменилось или что так изменилось в ней. Я не понимаю, с чего начать, я все уже сказал там, внизу. По-моему этого достаточно, но, видимо, не для нее и не на этот раз. У меня пересохло во рту, но я все же нахожу в себе силы разлепить губы и сказать:

– Что-то не так?

– Зачем ты пришел?

– А здесь можно курить? – не нахожу я более глупого вопроса.

– Можно, – ответила она, отвернувшись. – Тебе идет борода.

– Это еще с «Фильтра».

– Откуда? – Аня непонимающе прищурилась.

– «Блок-фильтр», что-то среднее между КПЗ и корпоративной тюрьмой. Туда сажали всех участников забастовки.

– Ты долго там был?

– Сорок пять дней. Сорок пять дней без тебя.

– А твой друг?

– Загорецкий? Не знаю. Какое это имеет значение?

– Как ты? Вас же, я слышала, никуда не принимают?

– На почте работаю. Что-то среднее между грузчиком и упаковщиком. Я сегодня утром увидел коробку с твоим адресом, представляешь? Совершенно случайно… после всех этих месяцев… Я пришел за тобой, Аня! – Я потянулся через стол и взял ее за руку, в этот раз она не вырывалась. – Я искал тебя все это время. Я ходил по улицам, бывал в наших любимых местах, в твоей старой квартире. Тебя нигде не было… нигде не было…

– Зачем, Саша? Зачем, зачем это все… теперь? – тихо проговорила она. – В ту ночь меня не надо было искать, ты помнишь?

Я кивнул.

– Я хотела увести тебя оттуда. Я говорила тебе, что все это никому не нужно, вы никому ничего не докажете. Я хотела быть с тобой, но ты… ты наговорил мне такого… Я…

– Я не мог иначе, – выдохнул я, чувствуя, как по щеке катятся слезы. – Я не мог их предать, пойми!

– А меня? – Она вырвала руку. – Меня мог?

– Я не предавал тебя…

– Я все слышала, случайно… Я поняла, что ты ничего для себя не решил, что мне нечего ждать… Но когда вас разогнали… Я все-таки искала тебя… в больницах, отделениях милиции…

– Информацию о тех, кто сидит в «Фильтрах», закрывают. Ни встреч с родными, ни посылок. Только допросы. Несколько раз в день. Нужно отвечать на одни и те же тупые, убийственные вопросы.

– Я пробовала найти твоих друзей, узнать что-то, но тебя будто стерли. Вас всех стерли. – Она подняла на меня блестевшие от слез глаза. Казалось, мы не слышали друг друга. Каждому хотелось говорить лишь о собственной боли. – Я думала, тебя убили. Подсела на транквилизаторы. Но ничего не помогало… ничего… А потом постаралась забыть. – Аня закрыла лицо руками. Молчание продолжалось невероятно долго. Потом она взяла салфетку, промокнула глаза и продолжила, стараясь говорить как можно более спокойно. – Забыть тебя. Пруды, и птиц, и ночную Москву… У меня плохо получалось, но я старалась. Я почти забыла…

– Девочка моя, – я снова взял ее за руку, – этого больше нет. Все закончилось. Понимаешь?

– Понимаю, – она быстро закивала, – понимаю, Саша. Все действительно закончилось. Нас, вчерашних, больше нет. Все изменилось. И я не хочу обратно.

– У тебя кто-то есть? – Она неопределенно пожала плечами. – Я не могу без тебя, понимаешь? Я с ума схожу… думаю о тебе круглыми сутками. У меня ничего нет, кроме тебя. Ни в прошлом, ни в будущем. Давай попробуем! Прямо сейчас. У меня есть отвратительная квартирка в общежитии, но ведь это неважно, правда? Только ты и я, девочка моя. Мы справимся, все будет так, как мы мечтали. Мы родим ребенка. Мы будем жить, чтобы…

– Я не верю. Я уже ни во что не верю, прости. Я знаю только, что однажды утром ты уйдешь, неважно куда: снова выйдешь на улицу или вернешься к жене…

– Зачем ты это говоришь?! – Я в отчаянии всплеснул руками. – Все закончилось. Жены больше нет. Нет никаких революций. Наверное, это было ошибкой, но зачем сейчас все это обсуждать? Помнишь, когда-то ты говорила, что скорее повесишься, чем будешь работать продавщицей в супермаркете? Но теперь ты здесь. И я здесь. Все меняется, понимаешь? Не так, как нам бы хотелось. Но мы можем попробовать…

– Ты уже один раз попробовал, там, на улице…

– Но ведь мы тогда это делали не только ради себя, но и ради тех, кто потом занял наши места, превратившись в бесправных скотов. Мы и правда верили, что может быть лучше…

– Лучше кому, Саша? Тебе? Мне? – Она уже не плакала. Ее тон стал жестким, голос звенел. – Те, кого ты называешь скотом, на самом деле обыкновенные люди. Менее активные, менее умные, и они живут обычной жизнью, ходят на работу, женятся, рожают детей…