Я совал балдахин. Ледяная дрожь сковала мое тело. Я стоял не в силах отвести взгляда от картины поражающей своей дьявольской красотой. В тот момент меня вовсе не беспокоило в чем крылась причина столь сильной перемены в картине, которую я видел днем: причудливая игра тени, бесовское колдовство, или мое собственное безумие. Все мое дрожащее естество силилось понять какая из двух виденных мною картин является настоящей.
Сомнений в том, что это одна и та же картина не было. Мотив угадывался бесспорно. Я практически ощущал зловоние, являющееся следствием разложения пульсирующей клыкастой туши, протягивающей ко мне улыбающегося младенца антихриста с пепельной кожей и алыми глазами. Чем дольше я смотрел на эту улыбку, тем отчетливее понимал, что это не наивная детская ухмылка, а предвкушение адского отродья. Его радовало мое присутствие, мои страдания, моя боль от того, что я смотрю на него и одновременно он упивался своим совершенством.
Неизвестно чем бы закончилось мое погружение в мир безумия если бы меня не окликнула Уна. Я тут же нашел балдахин и поспешно набросил его на картину с младенцем антихристом. Уна начала что-то рассказывать о картине. Я держал её за плечи оставляя картину за спиной и собираясь во чтобы то ни было, не подпускать Уну к ней. Ей как-то удалось зарядить телефон, она нашла какую-то информацию о картине. Что-то про революцию, Рублева, древних масонов и колдовство.