Раб

Здесь он находился уже пять лет. Он не знал, живы ли жена и дети. У него не было талеса и тфилин, не было священных книг. Лишь мета на его крайней плоти свидетельствовала о том, что он еврей. Слава, Богу, он знал наизусть молитвы, несколько глав Мишны, изрядное количество страниц Талмуда, многие псалмы, а также отдельные места из Пятикнижия и из книг Пророков. Иногда он просыпался среди ночи, и вдруг перед его внутренним взором представало какое-нибудь изречение из Талмуда. А он и сам не подозревал, что помнит его. Память играла с ним в прятки. Будь у Якова перо, чернила, бумага, он мог бы многое восстановить по памяти. Но где было все это взять...

Яков обратил взор на восток. Он твердил священные слова, глядя перед собой. Скалы ярко пламенели. Где-то близко заунывно тянул пастух, и напев его был полон щемящей тоски, словно певец был тоже в плену и всей душой рвался на волю. Трудно было себе представить, что эти мелодии исходили от парней, жрущих собак, кошек, летучих мышей и совершающих еще многие непотребства. Здешние мужики еще даже не были христианами, у них оставались старые порядки язычников.

Было время, когда Яков надеялся удрать отсюда, но из этого ничего не получилось. Он не знал гор. Леса кишели хищными зверями, снег лежал даже летом. У Якова не было ни денег, ни запасов пищи, ни одежды. Мужики стерегли его. Ему нельзя было спускаться ниже мостика. Тот, кто увидел бы его по ту сторону мостика, мог бы его тут же убить. Были такие, которые считали, что его нужно уничтожить. Кто знает, не колдун ли он какой-нибудь? Но Загаек, управляющий помещика, велел не трогать чужака. Он ведь собирал травы больше всех остальных пастухов. Коровы его разжирели, они давали много молока, рожали здоровых телят. Поскольку в деревне пока не было ни голода, ни мора, ни других напастей, еврея не трогали.

Яков торопился с молитвой - пора было доить коров. Он вернулся в хлев. В корыто с соломой и сечкой он добавил куски брюквы, заготовленные им вчера. Здесь был подойник и большие глиняные горшки, которые стояли на полке. Ванда приходила сюда каждый вечер с двумя кувшинами для молока и приносила Якову еду. Здесь же в хлеву находилась маслобойка.

Яков доил коров и мурлыкал песенку, которую слышал еще в Юзефове. Солнце шагало по горам, обливая их живым золотом. Клубы тумана таяли. В раскрытую дверь струились ароматы поля. Яков сделался таким тонким знатоком запахов, что узнавал любой цветок, любую травинку. Он глубоко втягивал в себя воздух. Каждый восход солнца в горах - словно чудо. Средь огненных облаков зрима Божья десница. Бог покарал свой избранный народ, спрятал от него свой лик, но не отступился от вселенной. Он сдержал обещание, которое дал, когда после потопа повесил радугу: посев и жатва, холод и жара, лето и зима, день и ночь да пребудут вечно...

2.

Весь день Яков лазал по горе. Он набрал в дерюгу травы, отнес в хлев и вернулся к лесным склонам. Первое время пастухи часто избивали его, но Яков научился давать сдачу. Он ходил с дубовой палкой, наловчился лазать по горам с проворством обезьяны, знал, какие травы и коренья полезны для коров. Он умел все, что здесь было необходимо: добывать огонь из камня, натирая его сучком, доить коров, принять появившегося на свет теленка.

Он собирал для себя грибы, черные и красные ягоды, - все, чем богата была земля. Ванда, дочь Яна Бжика, каждый вечер приносила ему ломоть черного хлеба с отрубями, иногда - репу, морковку, луковицу, а то и яблоко или грушу из сада. Поначалу Бжикиха пыталась уговорить его отведать каши со свиным жиром. Ян Бжик подсовывал ему колбасу. Но Яков не поддавался. Он не ел трефного, в субботу не ходил собирать траву, заготавливая корм для коров накануне. Со временем крестьяне оставили его в покое.