Раб

– Китаец, ты охренел?! – Двое стояли над распростёртым на песке телом мужчины. На голове мужчины не найти живого места. Сплошная гематома. Из синевы вспухших век, поблескивает зрачок правого, ещё не окончательно заплывшего глаза. Нос вбит в эту сине-бурую опухлость. С клочьев губ, на песок тянутся кровавые нити. Ушные раковины сломаны. В них запеклась кровь. Кровь на шее и плечах. Волосы на голове слиплись. Кожа под ними иссечена до кости и покрыта корками засохшей крови. Руки стянуты за спиной куском проволоки. Кисти посинели. Одежды нет. Из окровавленной дыры, образовавшейся между остатками носа и подбородком, доносится хриплое дыхание.

Вокруг тела мужчины, песок промок от воды. Рядом стоит пустое ведро. Рядом с ведром резиновая милицейская палка, вся покрытая кровью. Поодаль автомобиль с раскрытым багажником. Белая Тойота Марк-2. Мотор автомобиля работает на холостых оборотах, выбрасывая из выхлопной трубы струйки синего дыма. К бамперу привязана большая чёрная овчарка. Она разрывается от лая, пытаясь дотянуться жёлтыми клыками, до ног лежащего мужчины.

– Ты на хера его так уделал? Да ещё палкой. Придурок. А если не довезём? – Говоривший, был высокого роста. На худом теле, закамуфлированные брюки и футболка. На ногах поношенные кроссовки. На орлином носу – тёмные очки. Кожа на лице почти чёрная – то ли от загара, толи это её природный цвет. – А если он сдохнет по дороге? – Пепел с его сигареты упал на ноги лежащего. – Портной ни копейки не заплатит – раз, и куда потом труп девать – два. Ты точно охренел, Китаец. Мамой клянусь. – Пристукнув по сигарете корявым, как ветка пальцем с наколотым на нём перстнем, он секунду наблюдал, как оторвавшийся комочек пепла медленно летит вниз, а за тем снова глубоко затянулся.

Китаец был ниже его на две головы, но в ширину, превосходил раза в два с половиной. Голова обрита наголо – лысый квадратный человек. На бледном плоском лице выделялись только глаза. Большие и раскосые, с длинными белыми ресницами, они занимали половину лица. Зрачки не имели цвета и почти сливались с белками – как две бледно-зелёно-жёлтые и мутно-прозрачные пуговицы. Лицо расходилось широкими скулами. Маленькие ушки влипли по бокам черепа. Узкий лоб, как берет, надвинут на глаза. Сплюснутый широкий нос. Тонкие бледные губы сжаты и выгнуты уголками вниз.

– Довезём. – Китаец оскалился половиной рта. – Щас подышит, и дальше поедем. – Он поиграл мышцами массивных рук. Посмотрел на маленькие пухлые перепачканные кровью кулачки.

– Если сдохнет – я не при чём. – Высокий говорил медленно, будто проливал густой сироп. – Отвечать перед Портным сам будешь.

– Не ссы, Гнутый. – Китаец толкнул ботинком начинающего шевелиться мужчину. – О, видал. Оживает.

– Надо ему руки развязать. Совсем посинели.

Китаец присел на толстых, затянутых камуфляжем ногах и привычно, как мясник свиную тушу, перевернул лежащего на живот. Раскрутив проволоку, он освободил запястья. Руки, будто отдельно от тела, тяжело развалились по бокам и упали на песок. Лежащий застонал и снова закашлялся.

– Отойди, а то ботинки заблюёт.

– Я ему заблюю. Найда, фу! – Китаец замахнулся на овчарку. Та метнулась под автомобиль и затихла. На чёрной футболке Китайца белел череп. – Оклемается. Мара сказала, что он здоровый и крепкий. Ещё попашет.

– Твои дела. – Гнутый снял очки и посмотрел на часы. – Через тридцать минут трогаем, иначе не успеем дотемна.

3

Он почувствовал, что у него есть руки. Но лучше бы их не было. Непослушными кусками мяса они лежали рядом с телом, и то, что в них происходило, назвать болью, значило не сказать ничего. Сколько времени прошло до того момента, как он смог пошевелить пальцами, не известно. Ещё через некоторое время он смог опереться руками о песок и сесть. Тут же живот скрутило вновь. Но его не вырвало. Просто спазм.

С усилием раздвинув веки глаза, он огляделся. В блёклых прозрачных разводах, перед ним белел открытым багажником автомобиль. Вокруг редкие деревья. Песок вперемежку с травой. Вниз по склону уходила колея дороги. Справа метрах в пяти стояли двое и смотрели на него. Только всё это виделось, как сквозь облитое маслом стекло. Он смотрел и не верил в то, что видит.

«Это сон. Господи, пусть это будет сон».

Тот, что был ближе и меньше ростом заговорил:

– Ну, чё Ромэо, бля? Проснулся? – Второй усмехнулся и не сказал ничего.– Напоролся, бля? Теперь будешь отрабатывать за всю херню. П…да, бля, она дорогая нынче. – Он хохотнул, оскалившись половиной рта, и его страшные глаза сделались почти белыми. – Короче, Гнутый. – Он повернулся. – Поехали уже. Ни хера ему не будет.

– Тебе видней, Китаец.

– А хрен-ли, ты сразу съезжаешь?

– Ты его исхерачил, не я.

– Короче, бля…

– Пи-ить… – Он не узнал свой голос. Это были какие-то животные звуки. Человек так говорить не мог.

– О. – Китаец с удивлением уставился на Гнутого. – Говорит.

– Дай ему воды.

– Я ему яйца отрежу за Мару.

– За Мару? За шалаву эту?

– Заткнись, бля.

– Да она шмара злое…чая.

– Заткнись, бля, говорю по-хорошему!