Раб

Надменная царевна, в любви Илона была яростной и похожей на сильную, гибкую кошку. Нежная — но с коготками, ласковая — но опасная, любящая но загадочная и недоступная. А простодушный солдат Ксантив оказался незаурядным поэтом. И с каждым днем их танец любви становился все жарче…

Яркое солнце било в глаза, заставляя прищуриваться. Ксантив медленно прошел по галерее, выглядывая из стрельчатых окон. Двор был пуст, только у конюшен возились два раба. Наверное, во всем огромном дворце сейчас не спали только рабы и надсмотрщики, хотя солнце встало давно.

Шумный праздник накануне завершился перед самым рассветом. Оно и понятно — встреча двух равных по могуществу монархов случается не каждый день. Естественно, что Ксантив не имел ни малейшего представления о причине визита Матраха, государя-соседа — что бы делал в зале пира он, всего лишь бессменный защитник царевны? — но не сомневался, что Илона расскажет ему на прогулке.

Солнце поднималось все выше. Обычно в это время они уже были в их любимой роще на берегу серебряного ручья. Неужели Илона решила отменить прогулку? Такое бывало несколько раз, и у Ксантива болезненно заныло сердце.

Легкие шаги; обернувшись, он вздохнул с радостным облегчением, узнав Илону. Озарив его лукавым взглядом искристых глаз, она быстро пошла вперед, спустилась во двор. Ксантив помог ей сесть в седло, сам оседлал вторую лошадь.

Илона гнала коней вскачь, будто наверстывая упущенное время. На берегу она так торопливо соскочила наземь, что Ксантив не успел поддержать ее; она не заметила его оплошности. Ее глаза блестели ярче изумрудов ее диадемы, она была обворожительна настолько, что он забыл, что видит ее не впервые. Покрывала слетели на траву, солнце запуталось в золотых кудрях, она обняла его, прильнула всем телом…

Когда они опомнились, солнце стояло в зените. Чистая холодная вода ручья ласкала разгоряченные обнаженные тела, и Ксантив, закрыв глаза, молил Богов лишь об одном — чтобы каждый день его жизни начинался именно так.

— Сегодня опять пир будет? — он осторожно показал свой интерес к недавнему веселью.

— Да, — лениво отозвалась Илона. — Но я не буду присутствовать там.

— Цари хотят посекретничать о мужских делах?

Илона засмеялась:

— Они все дела и все секреты обсудили вчера. Отец угощал Матраха лучшим вином, и языки у них развязались очень быстро. А сегодня они хотят развлечься, и мне не подобает смотреть, как именно развлекаются мой отец и мой жених.

— Твой жених?! Матрах?!

Как хотелось надеяться, что это всего лишь дурацкая шутка! Ксантив не мог опомниться и только растерянно повторял:

— Твой жених? Он же совсем старик. Твой жених — Матрах…

— Ну и что, что старик? Зато я буду царицей двух царств.

Ксантив слышал ее слова, как сквозь сон. Слышал — и не понимал. Его кровь стала холоднее воды ручья, яркие краски весенней природы потускнели, поблекли. Вот и все. Всего десять месяцев было отпущено им…

Нет, не может быть, чтобы все было именно так. Не может быть, чтобы Боги так безжалостно разрушили их счастье. Боги — не люди, они не умеют завидовать, они справедливы. Ксантив и Илона не заслужили такого наказания, они всего лишь любили друг друга. Так разве любовь — грех?

— Свадебные торжества пройдут здесь, в первый день лета. Потом мы уедем туда, к Матраху. А когда отец умрет, два царства сольются в одно, взахлеб рассказывала Илона. — Здесь все будет по-другому. Я прикажу построить новую столицу вместо этой, и там совсем не будет проклятой пыли!

— Всего один месяц остался, — прошептал Ксантив. — Всего один месяц остался, и мы навсегда расстанемся.

— А вот и нет! — выпалила она. — Мы не расстанемся. Помнишь, ты согласился быть моим? Ты сам этого хотел, не отрицай. Ты даже говорил, что готов умереть за меня. А я после тех твоих слов припугнула писца, он отдал мне свиток, в котором написано, что ты должник, и взамен написал другой, где ты — мой раб. Я вчера дождалась, пока отец выпьет побольше вина, и подсунула ему свиток. Он поставил печать, даже не спросив меня, что там, — она хихикнула. — Хорошо, что он не умеет читать. Хотя это не имеет значения — он все равно ни в чем мне не отказывает. Представляю, как он будет удивлен, узнав о том, что ты мой раб, а не его.

— То есть, я никогда не стану свободным? — до Ксантива с трудом доходил смысл ее слов. — Зачем ты это сделала?

— Ты сам сказал, что отдаешь мне свою жизнь. А если ты отдаешь кому-то свою жизнь, ты становишься его рабом.

— Но, Илона, ты слишком буквально понимаешь слова…

— Поздно отрекаться.

— Ты должна все вернуть назад.

— Я должна?! Должна?! — внезапно вспылила Илона. — Я должна? Ты, раб, указываешь мне, что делать?! Да мне стоит одно слово сказать, и тебя насмерть запорют бичами!

— Скажи, — спокойно ответил Ксантив. — Это твое право.

Его равнодушный тон остудил гнев Илоны. Она отвернулась, заговорив через несколько минут уже без прежнего раздражения:

— Ксантив, ты говорил…

— Я никогда не говорил, что хочу быть рабом.

— Да? Ты говорил, что я тебе дороже всего, и о свободе не было ни слова. Я хочу, чтобы ты был со мной, и ты поедешь со мной.