Раб Петров

Андрюс молчал, лишь удивлялся отвлечённо: откуда это вдруг у ребят такая чуткость, благородство? Он ни о чём их не просил, не перемолвился с ними ни единым словом с тех пор, как это случилось. «Должно быть, мне никогда не понять окружающих людей. Я просто не умею этого», – подумалось ему. Он по-прежнему держал Катарину на руках, чувствовал, как её прохладный лоб прижимается к его щеке. Катарина… Смешливая, добрая девчонка с такими же, как у него, небесно-голубыми глазами.

* * *

– Я тебе рассказал всю правду, Ядвига: не знаю, как это получилось. Котёнок, дети, собака, молнии… Я ничего больше не понимаю.

– Но ты сказал, что управлял камнем? – голос сестры был напряженным, но не обвиняющим. Она хотела помочь.

– Да, управлял. Молнии… Хотя, нет, я… Я просто не знаю! Тот мальчик, он тебя не обманывал; зачем ему меня защищать, ведь это я убил его пса! Убил, когда приказал перстню защищать нас! Я не знаю, как именно я это сделал, но…

– А Катарина? – безжалостно спросила Ядвига. – Она заступалась за тебя, и потом её убило?

Ему хотелось бы сказать неправду, но с Ядвигой это было невозможно.

– Нет, – тихо ответил он. – Катарина не заступалась. Когда они хотели убить котёнка, когда смеялись надо мной и угрожали – она молчала, просто стояла, словно чужая. Может… Может быть, просто в тёткины россказни поверила?

Ядвига не ответила; она сидела, закрыв лицо руками, и лишь раскачивалась из стороны в сторону. Лишь ей одной Андрюс осмеливался говорить, как есть – для родителей, соседей, родственников история с молнией оказалась убедительной. Катарину отпели и похоронили, как полагается; вот только зловещий шёпоток, что преследовал семью органиста Йонаса со дня исчезновения Агне-ведьмы, не утихал и после похорон Катарины.

Ядвига теперь не запрещала Андрюсу выходить и лишь молила его прятать котёнка подальше от родителей и тётки и не брать с собою на улицу. «Ты что же, боишься за него?» – спросил её как-то Андрюс, пытаясь улыбнуться. «Не за него, – ответила сестра. – За тебя. И вот за них». Она кивнула на отца и мать: те с одинаковым, застывшим выражением лиц собирались в церковь.

– Мы пойдём с ними, – решительно сказал Андрюс. – Не бойся никого. Мне ничего не сделают. А изумруд Агне я больше никогда не стану носить с собой. И постепенно всё это забудется. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Он говорил это, стараясь приободрить сестру, но прекрасно знал, что Ядвига ему не поверит. И сам, разумеется, тоже не верил.

3. Диво лесное

Среди высоких шумящих сосен было светло, привольно, по-летнему радостно. Но Андрюс отчего-то стремился дальше, вглубь леса, в низину. В мёртвую тишину, которую нарушало только робкое пение ручейка да комариный писк. Птицы и те смолкали в этой чаще, а вот ароматы леса, напротив, становились яркими, тяжелыми до головокружения. Даже солнечным днём здесь было сумрачно.

Крошечное лесное озерцо с маслянисто-чёрной водой казалось очень глубоким, настолько, что аж даже смотреть страшно. Мальчик садился на берегу, опускал Тилуса на мягкий мох, чтобы тот побегал и порезвился вволю. Андрюс одновременно и любил это место, и побаивался его. Любил – потому, что сюда его беспрестанно тянуло, тут ему становилось до странности спокойно. А опасался он оттого, что стоило только прийти сюда вместе с Тилусом и изумрудом – последний начинал тревожно помигивать, и ещё его густо-зелёная глубина становилась всё светлее, прозрачнее, потом розовела… И наконец превращалась в кроваво-алую! На самом деле, пока что так произошло только один раз, но у Андрюса тогда душа ушла в пятки; Тилус тоже перепугался. Андрюс принялся оглядываться: не иначе, даже здесь, в глуши они были не одни!

Но кругом стояла звенящая тишина, и никого они, разумеется, не увидели. Ни звука шагов, ни треска сучьев, ни даже шелеста травы… Только Тилус подпрыгнул и устремился в погоню за блестящей, упругой лентой, что проворно ринулась от него в заросли. Уж? В этих местах их водилось очень много. Андрюс лениво позвал котёнка, не переставая думать о странном поведении изумруда.

Впрочем, охота Тилуса завершилась неудачей, и он скоро вернулся к хозяину. Азарт был главной чертой характера Тилуса, ему любая ползающая тварь представлялась возможной добычей, а тут – такое оскорбление! Котёнок уселся на кочку рядом с хозяином и навострил уши: «В другой раз точно не уйдёт!» – вот что читалось на его хмурой от досады мордочке. Андрюс рассмеялся и почесал друга за ушком.

Эх, если бы можно было остаться здесь, в лесной чаще, насовсем! Тут спокойно, никто не посматривает на него со ужасом и подозрением; можно не думать о том, что по его вине, пусть и невольной, погибла родная сестра. Можно забыть про толки и сплетни в городке, про обречённое молчание отца, которого вот-вот прогонят со службы, про мать, на лице которой, казалось, навсегда поселилось выражение тупого, животного страха.