Раб великого султана

– Как можешь ты, раб и слуга пирата, считать себя равным венецианцу высокого рода? Если ты хочешь извлечь из знакомства со мной какую-нибудь пользу, тебе надо держаться попочтительнее.

Но мысль о его сомнительном происхождении придала мне смелости, ибо хотя бы в этом отношении он был ничем не лучше меня. И я проговорил:

– Это я хочу извлечь из знакомства с тобой какую-нибудь пользу?! Ты что-то путаешь! Да разве ты велел бы тайно привести меня сюда, если бы сам не надеялся на то, что встреча со мной принесет тебе немалую выгоду?! Я, конечно, допускаю, что ты представляешь здесь Венецианскую республику. Но я – полномочный посол властелина морей Хайр-эд-Дина. И как ты думаешь, к кому из нас Диван отнесется более благосклонно – к тебе, гяуру-христианину, или ко мне, правоверному мусульманину?

Скрипач отложил свой инструмент, сел и обратился ко мне на прекрасном итальянском языке:

– Значит, вот ты какой – Микаэль эль-Хаким… А это твой брат Антар – борец и оружейник. Я слышал о вас. Правильно делаешь, защищая перед венецианцем честь своего господина. Но не советую тебе ссориться с Гритти: он мой личный друг и великолепный музыкант. Так признайся же, почему ты решил столь почтительно приветствовать меня? Тебе что, заранее было известно, кто я такой? Если так, то господин Гритти плохо справился со своей миссией.

Я смотрел на «скрипача» с нескрываемым восхищением, ибо он, несомненно, был самым удивительным человеком, какого мне доводилось видеть. Наконец я ответил:

– Я, правда, не знаю, кто ты, но подозреваю, что дервиш Мустафа бен-Накир, с которым я не раз встречался в Алжире, часто говорил именно о тебе. Но если ты и впрямь тот самый человек, то действительность превосходит все рассказы дервиша, подобно солнцу, затмевающему бледную луну. Мне остается лишь благословлять свою счастливую звезду, приведшую меня сюда и повергшую к твоим стопам. Да продлятся дни твои, блистательный Ибрагим, опора Османов, ты, которого султан наделил такой безграничной властью, о какой никогда и мечтать не смел ни один его подданный!

«Скрипач» склонил свою гордую голову и быстро, но почтительно проговорил:

– Я – лишь верный раб своего господина.

Но живой темперамент этого человека тут же взял верх над его сдержанностью, и великий визирь продолжил:

– Как видишь, я устроил эту тайную встречу, чтобы услышать из твоих уст о планах и замыслах Хайр-эд-Дина. Если вдруг тебя удивило то, что знакомство наше состоялось в чужеземной части города, в доме венецианца, то помни: всем нам пойдет лишь на пользу, если республике святого Марка станет известно, чего можно ожидать от твоего господина. Венеция тоже воюет с императором. И если Хайр-эд-Дин получит бунчук, то вынужден будет повиноваться султану и перестанет грабить суда наших союзников – французов и венецианцев. Как ты считаешь, сможет он удержать от разбоя своих алчущих добычи капитанов? Сумеет ли в один прекрасный день вместе с объединенными флотами Франции и Венеции начать против императора грандиозную войну на море? Я ответил:

– Хайр-эд-Дин – необыкновенный человек. Он очень хитер. После гибели брата он хлебнул лиха и понял, что без мощной поддержки султана не сможет долго оставаться властелином Алжира. Честолюбие Хайр-эд-Дина не знает границ. Капитаны Хайр-эд-Дина преданны ему безраздельно, он же называет их своими сыновьями. Богатые дары, которые он прислал в Стамбул, являются лучшим доказательством его верности султану, и, насколько мне известно, Хайр-эд-Дин так восхищается Сулейманом и тобой, благородный Ибрагим, что считает себя твоим скромным учеником. Этому надменному человеку будет, несомненно, приятно получить бунчук, халат с плеча султана и собственноручное письмо Сулеймана. По-моему, эти милости были бы весьма небольшой платой за мощный флот Хайр-эд-Дина и тысячи его отважных моряков.

Ибрагим смотрел на меня своими темными глазами – и мне совсем не хотелось особенно льстить ему или слишком уж изощряться в красноречии. Я считал, что сослужу Хайр-эд-Дину самую лучшую службу, честно высказав свое мнение о нем. И еще я всем сердцем желал, чтобы великий визирь доверял мне. И странное дело: при этом я почти не думал о собственной выгоде. Обаяние Ибрагима было столь велико, что мне просто хотелось быть полезным этому человеку. Он же принялся подробно расспрашивать меня о том строительстве, которое ведет Хайр-эд-Дин, и о других его замыслах – и внимательно выслушивал ответы, пока не вмешался господин Гритти, с любопытством осведомившись:

– А смог бы этот Хайр-эд-Дин выйти в океан, чтобы чинить препятствия португальской торговле пряностями и испанским вояжам в Новый Свет?

Ибрагим повернулся к другу и заметил: