Раба до скончания времен

Однажды утром, часов в десять, Эрик отправился в поселок за сыром и молоком, а я улеглась возле палатки позагорать на нежарком августовском солнышке. Глядела в безоблачное небо, мурлыча песенку, как вдруг заметила над собою диковинную бабочку с размахом крыльев чуть ли не в полметра. Отец у меня ботаник-ресурсовед, помешанный на ловле бабочек, всех этих огневок, серпокрылок, бражников, парусников, голубянок, махаонов. В доме, где я выросла, вместо картин везде понавешаны плоские ящички, где за стеклами – множество крылатых красавиц из Бог весть каких краев, даже из Анд и Гималаев. Но такую чудесницу, что зависла надо мною, я видела впервые: удлиненно-заостренная головка и шесть усиков, загнутых на концах спиральками. Надо ли говорить, что я сразу кинулась в палатку за сачком – в надежде раздобыть для отца невиданное сокровище. Однако изловить летунью оказалось дьявольски сложно: подкрадываюсь, пытаюсь накрыть, – а она перепархивает то на пенек, то на валун, то в заросли дикого хмеля.

Я не сразу поняла, что крылатая беглянка следует в определенном направлении: на юг, несколько правее Яшмовых Ворот, по руслу высохшего ручья.

Через полчаса безуспешного преследования передо мною предстала такая картина: крутой песчаный обрыв, а под ним лежит темноволосый человек в синем комбинезоне. Он лежал лицом к земле, раздавленный упавшим с обрыва кедром. Самое ужасное, что острый сук пронзил свою жертву насквозь, пригвоздив к земле. Я оцепенела от ужаса и схватилась за толстую ветку орешника, боясь упасть в обморок. Но пересилила себя, подошла к несчастному. Меня поразила неестественно вывернутая рука мертвеца в белой перламутрово-блестящей перчатке, судорожно сжавшая икру согнутой ноги. Ботинок был огромный, остроносый, тоже блестяще-перламутровый, с черными шариками вместо шнурков, похожий на игрушечный дирижабль.

От жалости к незнакомцу, раздавленному кедром, я разрыдалась.

Тут снова появилась моя летунья: вначале она спланировала на ботинок, а после села ко мне на обод сачка. Не веря своим ушам, я услышала ее тонюсенький голосок:

– Если согласна помочь попавшему в беду, следуй за мной. Она повторила эту фразу трижды, пока я не пришла в себя от изумления и пробормотала что-то насчет своего согласия.

Вскоре мы оказались на поляне, окаймленной кедрачом и молодыми березами. Слева торчал, как копна сена, красноватый округлый камень, а справа… Справа нежданно явилось, как бы из ничего, диковенное сооружение: десяток устремленных ввысь куполообразных затейливых башен, соединенных мосточками и переходами. На что это было похоже? Возможно, на Тадж-Махал, а может быть, на собор Василия Блаженного, только навершия куполов не крестообразные, а вроде тех, какими венчают новогодние елки. Этакий дворец чудес из "Тысячи и одной ночи", правда, без окон и дверей. Но главное чудо – он то исчезал, то появлялся, даже не появлялся, а про-являлся, причем не весь сразу, а будто возносясь из небытия волнами. Поначалу становится видимой левая крайняя башня, затем другая, третья, затем центральная утолщенная – и вот уже весь он сияет в царственном величии. Но вскоре дворец-все так же волнообразно-начинает загадочно исчезать, так что за ним проясняются деревья, дабы опять возродиться.

Следуя за говорящей бабочкой, я приблизилась к таинственному сооружению. Стены его были пластинчатые, узорчато-ребристые, в красноватых подпалинах, – нечто среднее между корою дерева, опереньем птицы и рыбьей чешуей.

Покоился дворец на иссиня-черном, расширяющемся к земле раструбе (несколько выше моего роста) с горизонтальными округлыми выпуклостями. Они напоминали длиннющие ступени, во всю длину раструба, а он был никак не меньше баскетбольной площадки. Почему-то мне стало страшно.

– Поспеши за мною! Ничего не опасайся! – пропищала моя поводырка и устремилась к одной из башен. В ней обозначился округлый проем. Я вошла внутрь – и оказалась вместе с бабочкой в полупрозрачной слюдяной трубе с зеленоватым дном. Проем закрылся, меня повлекло куда-то вверх и вбок.

Вскоре я была доставлена в преогромнейший яйцевидный зал. Кругом светились экраны, экранчики, какие-то странные рукоятки и механизмы, как будто по чьей-то прихоти здесь смонтировали сотню приборных досок с космических кораблей. Слева покоилась на раструбе уменьшенная до пяти-шести метров копия дворца. На стенках его слабо пульсировало серебристо-жемчужное сияние. Справа же, за прозрачной перегородкой, разделившей зал надвое, громоздились какие-то бугры, поросшие травкой, блестели кое-где лужицы, а между буграми тек настоящий ручей.

Моя летунья оказалась возле "малого дворца" и повторила:

– Поспеши сюда за мною! Ничего не опасайся!

И опять растворился проемчик. Я вошла в него – и снова в глазах запестрело от разных приборов, однако экран был один – в виде исполинского глаза, где на серебристо-черной радужной оболочке мерцали звезды, а зрачок, даже зрачище, в размах моих рук, сиял голубизною.

Бабочка села на какой-то причудливый сосуд и провещала: