Раба любви и другие киносценарии

— Да, — спускаясь вниз но лестнице, говорил Скрябин, — все упирается в материю... Материя всему препятствие... А ведь «Прометей» не просто музыка... Такого еще не было... Я хочу, чтоб хор в «Прометее» был не просто хор... Я хочу, чтоб уж нечто от Мистерии... Надо бы хор одеть в белые одежды... Так это плохо, так ужасно, как у нас... Неужели опять это Русское хоровое общество будет... Какое полное отсутствие понимания... Ведь они поют совсем не так, как мне надо... Мне надо такой звук истомленный, мистический, вот в этом месте, где вступает хор... Они должны вот так петь... Он принял какую-то странную позу, запрокинулся назад и запел неумело и безголосо.

— Саша, — поморщившись, сказала Татьяна Федоровна.

— У меня нет вокальных данных, но, в принципе, в таком надо направлении... А они поют, ревут всегда, точно коровы, вовсю... — сказал Скрябин и обратился к Кусевицкому: — Сергей Александрович, надо бы их одеть в одинаковые платья... Да и оркестр тоже имеет у нас ужасный вид... В самой позе музыканта в оркестре так много от ремесленности... Никакого подъема нет, праздничности... Со временем я настою, чтоб мои вещи играли без нот... Собственно, оркестр должен быть в постоянном движении... Ему не пристало сидеть... Он должен танцевать... Должно быть соответствие с музыкой и в этом... Конечно, бетховенские симфонии, или Чайковского, или Рахманинова можно играть и сидя, и даже лежа.

Он засмеялся.

Спустились вниз, прошли пустой зал, вышли на улицу.

— Танеев болен, — сказал Леонтий Михайлович, когда они со Скрябиным несколько опередили остальную группу.

— Надо бы посетить Сергея Ивановича, — сказал Скрябин. Это ничего, что он сейчас ругается... Когда-то меня к нему привели кадетиком, мальчишкой, и он напророчил мне великое будущее. Завтра же пойдем... Пойдемте вместе... Не так страшно будет...

Скрябин и Леонтий Михайлович шли по московским переулкам среди домиков с геранью на окнах, среди абсолютно деревенского лая собак со дворов.

— А как вы думаете, — говорил Скрябин, — Сергей Александрович справится с «Прометеем»? По-моему, он в нем еще ничего не понимает. Меня очень удивляет, как он быстро схватывает. Ведь он очень музыкальный, и это позволяет ему как-то проникнуть в мои замыслы, хотя он и не очень образован как музыкант. Вот, например, в «Экстазе», вот эти томления, они у него прекрасно выходят, и я ему показал и жесты при этом, вот такие истомленные...

Скрябин несколько раз взмахнул руками. Они вошли во двор, заросший кустами сирени. Ленивый барбос тявкнул на них несколько раз.

— Сергей Иванович любит жить в таких домиках, — сказал Леонтий Михайлович, — и чтоб непременно не было ни электричества, ни водопровода, ни отопления.

На дверях висела табличка: «Сергея Ивановича дома нет».

— Это не для нас, а для людей вообще, — сказал Леонтий Михайлович.

Танеев встретил их в передней, массивный, огромный, с перевязанным горлом. Не заметив вначале Скрябина, обняв Леонтия Михайловича, он сказал вместо приветствия, печально:

— Мутные волны текут в музыке... Грязь, всюду грязь... Какая-то равель пошла...

Он засмеялся и заметил тут Скрябина.

— Ах, это вы, — сказал он, — вот уж не ожидал... Ну, здравствуйте...

Танеев и Скрябин долго стояли друг перед другом, многократно кланяясь и, видимо, испытывая неловкость. Наконец Танеев прервал молчание:

— А знаете, Александр Николаевич, я ведь вашей музыки не люблю...

— Знаю, Сергей Иванович, — покорно и смиренно отвечал Скрябин, потирая свои руки привычным жестом.

— Да нет, я не то что не люблю, я не выношу вашей музыки, — сказал Танеев.

— Да, знаю, знаю, Сергей Иванович, вы не любите и не выносите, — сказал Скрябин.

— Да не то что не выношу, а меня просто тошнит от нее, — сказал Танеев.

— Ну послушайте, Сергей Иванович, — сказал Скрябин, — это не очень любезно... Пригласите нас хотя бы в комнату...

— Да, да, проходите, милости просим. Я ведь попытался изучать вашу музыку и пришел в полное отчаяние... Представляю, каково бы было Петру Ильичу Чайковскому...

— Да, Чайковскому было бы не сладко.

— Расскажите-ка, Александр Николаевич, как это вы там конец мира приготовляете, — это очень любопытно, — угощая какими-то конфетками, говорил Танеев.

— Что ж вам говорить, — сказал Скрябин, — ведь вы никогда не согласитесь со мной.

— Я надеюсь, — засмеялся Танеев, и в обычно добрых глазах его явилось что-то недоброжелательное, — я еще с ума не сошел... А как это у вас с бенгальскими огнями симфония будет?

Скрябин беспокойно задвигался на стуле.

— Это мне напоминает в провинции одного скрипача, он играл, а ему в физиономию какой-то луч фиолетовый пускали. — И Танеев захохотал своим икающим смехом. — Все-таки, как же это от вашей музыки конец света наступит? А если кто не хочет конца света, как быть?.. Застраховаться надо где-нибудь... Я вот совсем не хочу, чтобы был конец света.

— Для вас его и не будет, — таинственно отвечал Скрябин.

— Ничего не понимаю... Это морочение какое-то, досадливо сказал Танеев. — Ну а что же, Кусевицкий вам выстроил этот световой инструмент?