Раба любви и другие киносценарии

Рядом, за столиком, несколько гимназисток ели пломбир, перешептывались и хихикали, неотрывно смотрели на актера.

— Его?! — возмущенно переспросил Калягин, — Ни за что!

Машина остановилась, потом поехала задним ходом. Калягин оскорбленно посмотрел на Южакова. Южаков притормозил.

— Вы у кого снимаетесь, господин Канин? — поинтересовался Южаков у сидящего в кафе молодого человека.

— У Кажохина. А через час... — молодой человек глянул на часы, — у Бойма начну.

— В какой роли?

— А черт его знает!

Молодой человек вынул из кармана бороду, положил на стол:

— Сказали только, что с бородой...

Машина медленно отъехала.

— А вы что, собираетесь меня пригласить? — весело крикнул Канин вслед.

Калягин вскочил в машине во весь рост и, обернувшись, крикнул, еле сдерживая негодование:

— Мы Максакова ждем! Мак-са-ко-ва!..

— А то смотрите, я сейчас нарасхват! — весело крикнул Канин, после чего обернулся к гимназисткам и о чем-то с ними заговорил.

Гимназистки смущенно хихикали.

Вокруг съемочной площадки, затянутой занавесками от солнца, толпилась масса любопытных. Декорация изображала море. На фоне был натянут холст с изображением морского пейзажа, несмотря на то, что за пейзажем просматривалось настоящее, всамделишное море. Два чернобородых громилы играли на зурнах, головы их были укутаны восточными чалмами. Посреди декорации горел костер. К стволу дерева был привязан грубыми веревками Канин. Он страдальчески смотрел в небо. У костра сидел вооруженный стражник, около него, привязанная к нему за ногу, сидела молодая волоокая девица, бросающая взгляды на пленника.

Шла съемка. Режиссер зычным голосом командовал:

— У стражника сон... Его мучает кошмар... Он ворочается во сне... Пленники не спят... Вздохните глубже!.. Повороти голову к аппарату! Янычары выползают из кустов...

Режиссер метался по площадке, играл за всех, размахивая палкой.

Из-за картонных кустов медленно показалось несколько фигур в чалмах.

— Главный янычар, держи крепче кинжал в зубах, скалься больше, зубов не видно! Окружайте пленников, короткая схватка!.. Хватайте девушку... Убивайте стражника... так! Слушай, эй ты, стражник, умирай поскорее... да чего ты копьем размахиваешь, ты им подойти не даешь!..

Выпучив глаза, стражник размахивал копьем.

— Да ударьте вы его чем-нибудь сзади, у нас пленка кончается!

Один из актеров стукнул стражника по голове. Стражник упал, режиссер победно захохотал.

Южаков дернул Калягина за рукав:

— Поехали, больно смотреть, люди делом занимаются, а мы прохлаждаемся.

— Он уже три дня снимает, подлец, — покачал головой Калягин. — Еще пара дней, и картина выйдет на экраны.

— Если наши не приедут в ближайшее время, — не слушая, его вздохнул Южаков, — эти мерзавцы обойдут нас на целую версту!

Он неожиданно упал на колени.

— Господи, помоги, пронеси, спаси. — Южаков перекрестился. — Загуби их восточную дребедень!..

Южаков начал подниматься с колен, с его движением камера поправилась на шину...

Фотография шины на газетной полосе. Подпись: «"Елка и треугольникъ". Новинка! Только наши шины позволятъ вамъ получать счастье отъ автомобильного спорта».

Улица была пустынна. Где-то совсем рядом раздавались свистки. Ахнуло несколько выстрелов. Проскакал всадник. Остановился, круто свернул в проулок. Испуганная горничная с корзинкой зелени выбежала из магазина, что есть духу бросилась через дорогу в подворотню. Пробежало несколько солдат.

Из подъезда вышел человек. Был он в белой рубашке с галстуком и с наганом в руке. Он огляделся но сторонам и побежал, прижимаясь к домам. Улица была длинной, и он почти добежал до конца, когда сзади раздался выстрел. Это выстрелил увидевший его солдат. Человек с наганом свернул за угол. И опять на улице стало тихо, появились люди.

...В павильоне готовились к съемке. Сценарист, как всегда, переписывал что-то, сидя в углу за своим столом.

Калягин разговаривал с гримером.

Потоцкий с ассистентом что-то делали около камеры.

Ольга ходила по декорации, что-то репетируя про себя.

Она то останавливалась, то вдруг делала несколько быстрых шагов и вновь замирала, подняв кверху руки, садилась в кресло, вскакивала... Что-то не устраивало ее.

В задумчивости она еще раз прошлась за декорацию, зашла в самый дальний угол, к окну, постояла и начала отодвигать занавеску, отодвинула ее до конца и в ужасе отшатнулась. Она набрала в легкие воздух, чтобы закричать, но человек приложил палец к губам и улыбнулся, как мог:

— Ради Бога, тише...

Он начал терять сознание.

— Ольга Николаевна! — услышала она за своей спиной, вздрогнула и обернулась.

— Этот человек явно нуждается в помощи и милосердии, — лицо Калягина было невозмутимо, говорил он тихо.

Потоцкий стоит на улице у открытого окна гримерной. В гримерной Ольга. На диване у стены сидит раненый.

— В четырнадцатом году я училась на курсах сестер милосердия, — быстро говорила Ольга, роясь в аптечке и доставая бинты, пузырьки, вату.

Калягин откупорил бутылку пива, протянул раненому: