Рабочая гипотеза

– А между тем проще простого. – Леонид произвел нехитрый подсчет – исходные точки обеих кривых принял за сто процентов. А когда построил новые графики на основе этих расчетов, линии легли одна на другую.

– Какой-нибудь физик или математик хохотал бы над нами в голос. На такой пустяк потратили день. До тебя дошло?

– Как будто… Ты переходишь на индексы. Глаза у нас разные, и ты приводишь их к общему знаменателю.

– Примерно… Только не глаза, а результаты. Абстрагируясь от реальных цифр, мы получаем наиболее объективные данные, причем в нашем случае это вовсе не парадокс.

– Да, ты меня спас!

– Пустяк! Мне стыдно, что мы так долго с этим возились. Уверен, что Лихов это сделал за три минуты.

Позвонили Лихову – они не упускают ни единого случая ему позвонить: чем больше контактов между лабораториями, тем лучше. Так и есть: Яков Викторович считал переход на индексы в новом варианте методики само собой разумеющимся.

– Так-то, Лизонька! Котова и Громов еще не доросли до Лихова! Но все равно сегодняшним днем я доволен. Кроме чепуховинки с индексами, я сегодня открыл Америку районного значения: чтобы лучше соображать, надо отойти от своих данных в сторонку и взглянуть на них, слегка прищурившись, как художник на недописанную картину. Уткнись он носом в нее, ничего не заметит, кроме пятен и бликов. Но вот художник отходит, прикладывает руку к глазам – козырьком, – и напрашивается обобщение.

– Гениальное открытие!.. Кстати, не пробовал ты применить его, помимо науки, и к жизни? Со стороны многое выглядит иначе, нежели под носом…

Леонид смотрит на нее: ох уж эта Елизавета!

С индексами дело пошло успешнее, однако…

– Не болят у тебя глаза?

– Болят, но что сделаешь? Нужно считать…

И они работают, но когда начинают сличать данные, выясняется, что в конце дня и с индексами получаются разные результаты: по-разному за день устают глаза.

– Если считать только по утрам, все планы перестраивать нужно.

– Ты можешь предложить другое?

– Нет.

Однажды заскочил к ним Семечкин, и Елизавета свои огорчения обрушила на него:

– Физики! Представители передовой науки! Зарылись в теории по уши, а чтобы помочь чем-либо разумным, дельным…

– Я всегда рад, Елизавета Михайловна. Сейчас, например, готов подержать мышей.

– При чем тут мыши! Взгляни-ка, дорогой, в микроскоп.

Семечкин послушно сел и неумело уставился в окуляры.

– Что видишь?

– Кружочки.

– Ослик! Это же лейкоциты! Видишь ядра?

– Ну, вижу.

– Так помоги. Двинь научный прогресс! Можно приспособить машину, чтобы считать такие штуки?

– Проще простого. Фотоэлемент и считающее устройство – что-то в этом духе во всяком случае.

– Ну и действуй!

– Не мое амплуа. Нужен специалист по счетным машинам. Попробую такого специалиста найти.

Семечкин ушел, а вскоре выяснилось, что слов на ветер он не бросает: нужного специалиста он привел.

Это был мальчик, еще более юный, чем сам Семечкин, длинный и черный; причем в отличие от Володи скромностью здесь даже не пахло. Он долго пялил глаза в микроскоп, выспрашивал о совершеннейших пустяках, известных любому студенту-биологу. А потом вдруг сказал:

– Теперь попрошу вас поработать так, как работаете обычно.

Лиза села за микроскоп и показала экстра-класс просмотра препаратов. Физик что-то записывал, что-то рисовал, и Леонид любопытства ради заглянул к нему в бумажку. Записывал юноша Лизины объяснения и последовательность операций, а рисовал женские руки, почти такие же красивые, как руки Елизаветы, косу элита-рекорд, носик-закорючечку. Однако развлечения не мешали, видимо, ему заниматься делом, потому что в конце он сказал:

– Машинка будет. Подготовьте официальный запрос в наш институт, что-нибудь очень авторитетное. Включим в план. Штука занятная, да и начальство не откажет – радиобиологам. Пишите: «Просим осуществить проектирование и изготовление пробного образца».

– Так. А когда же будет готова ваша высокоумная мясорубка?

– О, сделаем быстро! Ну, через год…

Леонид и Лиза переглянулись: ничего себе быстро!

– Иди, Леня, выколачивай из директора бумажку. Правда, через год мы уже кончим тему, но хоть на благо потомкам…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Местом действия эксперимента Громова и Мельковой была главным образом магистраль Москва – Энск, временем действия – субботы и воскресенья.

В одну из суббот Леонид спешил утром на работу, но на Таганке, возле метро, задержался и купил несколько роз, потом подумал и купил еще столько же: захотелось сделать приятное и Елизавете.

Своему букету Котова радовалась откровенно, на второй же долго косилась, потом брякнула:

– Убери с глаз моих Райкин веник! В этой комнате могут находиться только мои цветы.

Леонид подумал секунду и перенес все розы к ней на стол: не объяснишь почему, но эта претензия, в общем нелепая, показалась ему справедливой.

– Вот так нужно бороться за свое счастье. – Елизавета ухмыляется, но кажется Леониду, что не совсем это шутка.