Рабочая гипотеза

Извекова рассказывает, Леонид слушает. На спине у крысы вырезают кожный лоскут – квадратик, сохраняющий связь с организмом лишь одной своей стороною – несколькими кровеносными сосудами, нервной веточкой. Потом в разных вариантах облучают лоскут бешеной дозой и смотрят изменения в организме. Вникнув, Леонид и здесь подает разумный совет: посмотреть, не изменит ли результат новокаиновая блокада лоскута перед облучением.

Кончив говорить с Извековой, Громов уже сам направляется дальше, к другим. Он хочет казаться товарищем, забежавшим случайно, но не всегда это ему удается:

– Ну-с, как у нас сегодня дела? – Один раз он даже эти слова Шаровского повторяет.

Обход есть обход, а руководитель – это руководитель, сегодня же руководитель он, Громов.

– Конечно, Брагин, быть может, и нас поучит, но остальные в ежедневных обходах нуждаются, – говорит он позднее Котовой.

К гриппу Иван Иванович отнесся легкомысленно, не вылежал всего, что положено, раньше времени пришел на работу. В результате на ученом совете он почувствовал себя плохо: закружилась голова. Назавтра директор института почти насильно выпихнул его в отпуск.

– Поезжайте в Узкое! Замечательный академический санаторий, к тому же райские кущи в двадцати минутах езды отсюда, от института. Молодежь сможет вас навещать, и вы будете в курсе всех лабораторных дел!

К среде, когда нужно было Ивану Ивановичу отправляться в Узкое, он уже был здоров, но путевка оплачена, отпуск оформлен – что делать, нужно в Узкое ехать, попробовать, что оно из себя представляет, это самое Узкое.

А в воскресенье навестить Шаровского поехали Громов и Котова. С виду здесь, в Узком, и впрямь были райские кущи. Стрелка с шоссе показывала направление к санаторию, и сразу же справа начинался красивый, решетчатый санаторный забор, и тянулся он на два километра, а за ним были заснеженные поляны и перелески, зеркальный лед пруда, аллеи, аллейки. Нигде сквозь забор не разглядишь ни души, отдыхающие не клубились и не роились, как бывает нередко в иных санаториях, – райские кущи, и только.

Вошли в ворота и по главной аллее пошли к санаторным зданиям. Справа и слева в лес, в кусты то и дело уходили расчищенные, посыпанные песком тропинки, и возле каждой из них указатель: «Маршрут номер два. 300 метров», «Маршрут номер один – 200 метров», «Маршрут номер четыре – 500 метров». По одной из тропинок медленно-медленно шел академик, а рядом с ним вышагивала медсестра, которая только что не поддерживала академика за талию: не дай бог упадет, что делать тогда?

– Чуешь, Леня, здесь даже из лесу веет оздоровляющим ароматом валерьянки и валидола! Сдается мне, Ивану Ивановичу будет здесь не слишком-то по душе!

Вошли в здание. Огромный холл был пуст, только два академика в замедленном темпе играли здесь на бильярде. Но в соседней комнате слышались оживленные голоса. Они вошли туда и оказались среди своих, лабораторных: здесь были Брагин, девочки-лаборантки.

– В нашем полку прибыло! – обрадовался Брагин. – Вы представляете, Ивана Ивановича уложили в кровать и никого к нему не пускают! А ну-ка, Лиза, сходи к главврачу; быть может, ты перехитришь старикана!

Все были возмущены, и никому даже в голову не приходило, что Иван Иванович, может быть, действительно болен настолько, что к нему даже и посетителей пропускать не следует.

К врачу пошел Громов и выяснил, что это вовсе не главный врач, а дежурный, который сидит в кабинете главного. И именно этот дежурный врач является ведущим врачом Ивана Ивановича. Естественно, Громов не вышел из кабинета до тех пор, пока не показали ему – хоть это и не положено – больничную карту Шаровского, все объективные данные: электрокардиограмму, рентген, анализы, график температуры и даже стула. Все было в полном порядке. Ну, право же, Громов не врач, но и он видит: все в полном порядке. Даже давление юношеское – 140 на 80!

– В чем дело, товарищ? Почему вы его положили?

– А вы хотели, батенька мой, чтоб я профессора, без пяти минут члена-корреспондента, только что перенесшего грипп, не обследовав, пустил гулять по аллеям? Шаровский, батенька, – это элита, научная наша элита, и мы для того здесь сидим, чтобы оберегать его! В пятницу звонил ваш директор, сказал: построже, мол, чтоб выполнял Шаровский режим, и объяснил нам, что такое Шаровский! – «Так… – подумал про себя Громов. – Директор перестарался!» – Да и вас вон сколько сюда набежало! Случись что с Шаровским, что вы нам скажете? Так что увольте, завтра посмотрит главврач, тогда, может, и выпущу!

– Но, товарищ, послушайте: нужен индивидуальный подход. У него расшатаны нервы, и самое страшное для него – отсутствие связей с научным миром. Доктор, так его может хватить инсульт!

– Ну-ну, батенька мой, не усердствуйте… Вы его заместитель?

– А как же? – Громов пустился во все тяжкие: надо, чтоб кто-то к Шаровскому сегодня прошел.

– Ну, раз заместитель… Только, батенька мой, на пять минут.

Иван Иванович лежал в отдельной, белоснежной палате, и борода его задорно торчала из-под одеяла.